Скрип колёс нарушал и без того прерывистый сон, от постоянной
тряски воротило. Плотная ткань воняла горелым, и всё, что
оставалось - ощущение движения, да приглушенная болтовня людей.
Кандалы и ошейник безумно жали, их острые штыри вонзались глубоко,
и при каждом телодвижении отвратительная, зудящая боль пронзала
мозг. Страх и тревогу перебивали мысли о произошедшем. Прекратив
безумно метаться от факту к факту, Морзер не нашёл и следа
информации, хоть как-то проясняющей ситуацию. Нападение на орден с
его стороны, причём неудачное. Если бы не пушечной мясо в виде
завров, смог бы он в одиночку прорваться через стену? Скорее всего
нет. Адрамалих. Он что-то планировал. Но его и след простыл. После
такого поражения его слова стали звучать в голове Морзера иначе.
Голову мучали вопросы: "Почему я всё ещё жив? Почему я нужен им
живым?"
Прилюдная казнь, сдирание шкуры - вскоре Морзер сошёлся на том,
что думать об этом не имеет смысла. Тяжелые цепи, сковывающие
движение - вот та задача, которую необходимо решать. Но всё без
толку: рывки, повороты, даже хвост был прикован. Каждая попытка
обратиться к магии обречена на провал. Силы всё быстрее покидали
тело, утекая сквозь лапы. Намордник не давал даже вздохнуть,
блокируя пасть и почти наглухо затыкая ноздри, создавая томное
удушье. Состояние, в котором даже объём кислорода контролирует
кто-то другой, бесило не на шутку. Но всё, на что была способна
безмолвная ярость - это неловкие мычания, выбивавшее из охраны
редкие смешки.
Сотни ухаб спустя, Морзер ощутил остановку. Копошение кого-то из
охраны предвещало неожиданный подъём вверх, а как только тряску
сменило покачивание, Морзер понял, что его клетку переставили на
что-то плавучее. Ещё какое-то время спустя прозвучал чей-то
властный тон, и ткань стягивали, оголяя прутья. Сомнения развеялись
с первыми же лучами солнца. По-немногу адаптируя взгляд, Морзер
зашевелил глазами. Море, какая-то деревянная конструкция, десятки
любопытных глаз.
Среди них выделялся ящер. Не смотря на типичную склонность их
расы к более сухому и продолговатому телу легкоатлета, он был
коренастым,более приземистым в сравнении с родичами. Окрас его
чешуи был тёмно-бордовым в перемешку с серым, более светлым к
внутренней стороне. По всей голове, затылку сквозь жесткие чешуйки
проступали мелкие шипы, а лицо испещряло несколько мелких шрамов. И
без того тёмный образ ящера завершал плащ с капюшоном, такого же
тёмно-зелёного цвета, как и паруса корабля. Он прятал под собой
пустые ножны для двуручного меча, на его поясе висели два кинжала,
а их ножны были украшены письменами неизвестного языка. Холодные,
как северное море глаза с пристрастием изучали заключенного. Его
движения были легки и грациозны, а казавшийся на вид кожаным,
пластинчатый доспех из воронённой стали не издавал и скрипа. Стоило
ему приблизиться к клетке, как он стал ходить кругами, наклоняясь,
что-то рассматривая, то и дело ворочая продолговатой шеей. Сделав
для себя некоторые выводы, ящер заговорил. Слегка шипящая, но
довольно чистая речь, что похвально, учитывая "ухабистость" их
родного языка: