С друзьями он пускался во всевозможные проказы и авантюры. Так, например, однажды они отправились автостопом до Крыма, где (мир тесен, да ещё как!) в Алуште, на пляже, случайно встретился с родным дядей, папиным братом. Родителям приходилось нередко вытаскивать Вадика из милицейского участка, где милиционеры, получив желаемую мзду, мирно его отпускали, но сколько крови стоило это моим несчастным родителям, и как это было унизительно для них! Сколько негодования, сколько увещеваний, разговоров и выговоров ему приходилось выслушивать от меня! Однажды я настолько была потрясена его бесчувственностью, что сказала: «Будь ты проклят!» Уж не помню, чем был вызван мой гнев, но мне этот эпизод врезался в память, потому что я испугалась своих слов, и мне теперь больно об этом вспоминать… Вадик мне никогда не припоминал сказанного. Он вообще не очень-то реагировал на наши «громы и молнии». То ли это был был дефект психики, не позволявший понимать и разделять чувства других, то ли подростковый эгоизм…
Друзей брата мои родители не любили. Да и я их не жаловала. С ними он обманывал, напивался, его забирали в отделение милиции… Для моего брата, однако, друзья значили очень многое, если не всё. Обычно немногословный и замкнутый в обществе, среди них он был краснобаем, весельчаком, буквально расцветал. Он чувствовал себя значительной фигурой и произносил застольные тосты, был красноречив, то есть вёл себя совсем не так, как дома. Друзья льстили ему, называли его «финансовым гением», а этот «гений» выдумывал всё какие-то аферы. Сейчас я думаю, что Вадик не умел (не хотел, не мог?) найти признания в семье. Родителям очень хотелось им гордиться, но происходило мучительное несовпадение их ожиданий и надежд и его поведения, и в силу этого несовпадения друзья были для него единственным полем для самоутверждения.
Дух независимости и бунтарский характер неизбежно приводили Вадика, говоря канцелярским языком, к «противоправным действиям», к конфликтам с властями, где бы он ни был. Родителей и меня никогда не покидал страх за Вадика. Я боялась, что он или окажется в тюрьме, или умрёт насильственной смертью. Даже в Израиле он умудрился на семь лет стать «невыездным», когда заночевал пьяным в автобусе и поспорил с полицейским…
Как я уже сказала, Вадик был очень тихим. Входил и уходил он неслышно: звук ключа в замке либо хлопающая дверь знаменовали его появление и исчезновение. За редкими исключениями, он не любил сообщать, куда идёт, к кому, зачем. Эта его привычка была источником частых конфликтов и переживаний, потому что он исчезал тихо и бесшумно и мог появиться глубокой ночью, а мог и не появиться, и вместо этого был звонок из милиции… Только когда он стал жить с родителями в Нью-Йорке, он иногда звонил маме и говорил, чтобы она не волновалась, что он скоро придёт, за что она была ему безмерно благодарна.