- Не мое это дело, - вдруг сказал трактирщик. – Сами спросите. А
проблем с ним не будет, хороший он мужик, хоть и слаб да
алкоголя.
- Мне с ним не пить, - ответил Эдвин. – А остальное меня не
волнует.
Трактирщик понял, что разговор окончен, попрощался, и вернулся
на свое рабочее место. Эдвин же медленно пил отвар, чтобы у
крестьянина было время. Пяти минут на то, чтобы умыться, собрать
вещи и запрячь телегу недостаточно, и молодой маг специально
посидел в трактире несколько дольше, чем планировал.
Спустя пятнадцать минут после разговора с крестьянином, маг
вышел наружу. Мирон стоял возле видавшей лучшие времена телеги.
Своей позой он копировал имперских гвардейцев, которых можно было
увидеть в столице, но по очевидным причинам не дотягивал тем во
всем. В телегу была запряжена такая же видавшая лучшие времена
лошадь.
- Кобыла по пути не умрет? – с сомнением посмотрел на своего
временного извозчика Эдвин.
- Никак нет, господин. Она у меня только с виду такая! На деле,
лучше многих тяжеловозов.
Молодой маг еще с большим сомнением посмотрел на несколько
пустых телег, возле которых суетились трезвые крестьяне, и в
которых запрягали рослых лошадей, с крупными шеями. Грудь у каждого
из тяжеловозов была примерно в полтора раза шире, чем у чахлой
лошадки Мирона.
- Да уж, - буркнул себе под нос Эдвин. – Надеюсь, и вправду она
лучше чем кажется.
- Вы не пожалеете, - засуетился вокруг телеги Мирон. –
Устраивайтесь, мигом довезу куда скажете.
Эдвин еще раз с сомнением осмотрел телегу, на которой крестьянин
из подручных средств соорудил место для сидения. Молодой маг с
трудом отбросил сомнения, и забрался в телегу. Ему еще до башни в
ней ехать, и следовало заранее узнать, насколько в ней комфортно.
Он объяснил крестьянину куда направляться, и они тронулись.
Лошадка действительно без особого труда сдвинулась с места и они
бодро, но не слишком быстро направились к трактиру Эдвина. Он
начинал верить, что она способна доставить и его, и его вещи к
башне в целости и сохранности.
К трактиру «Шлем и кружка» Эдвин ехал молча. Молчать он, может,
и не собирался, но вставить хотя бы слово в монолог Мирона было
невозможно. Крестьянин рассказывал о своей жизни, периодически
сбиваясь на благодарность за работу Эдвину, и время от времени
сетуя на свои жизненные невзгоды. В путь они еще не отправились, но
от этого словоблудия у молодого человека уже начинала болеть
голова.