В углу сидел перс и, приложив руку к левому уху, тихо и протяжно пел старый баяты.[16]
Индус за стойкой горячо спорил с проповедником из Ахмедии об истинной сущности Аллаха. Ахмед-паша, склонив голову, подумал, что он действительно мог бы служить консультантом в магазине ковров и давать советы несведущим европейским коллекционерам. Он вздохнул, привычно ощутив легкую боль слева. Он любил эту боль как последнее напоминание о ране, полученной десятки лет назад в арабских сражениях.
Черкес за соседним столом что-то мурлыкал себе под нос и отсутствующе улыбался.
– Я собираюсь стать пианистом в ресторане «Ориент», ваше превосходительство, – сказал он полувопросительно.
Достойные занятия его предков – разбой и войны – были теперь ему недоступны. Когда-то воинственные отряды черкесов пришли ко двору Османов, и он тоже был рожден править и отдавать приказы. Но теперь прошлое было занесено стеной песчаного вихря, а реальностью стали мостовые Берлина. Черкес был способен только на две вещи: приказывать и музицировать, но приказывать, судя по всему, вышло из моды.
За столом изгнанных каджарских принцев раздался тихий шепот.
– Горек хлеб изгнания, – сказал один из них.
– Ничего подобного, – ответил другой. – Страна изгнания вообще не печет хлеб для изгнанников.
* * *
Ахмед-паша вышел из кафе и медленно, опустив голову, двинулся по улицам чужого города. Дома были похожи на неведомые неприступные крепости. Люди скользили мимо, как серые призраки. Ахмед-паша шел по шумным улицам города, ничего не слыша вокруг.
«Куплю картофель и помидоры, – думал он. – Перемешаю их, и получится вкусное пюре».
Он остановился на Виттенбергплац. Фасад огромного торгового дома был залит косыми лучами солнца. Паша смотрел на незнакомых женщин в переливающихся шелковых чулках. У Азиадэ таких чулок не было, зато у проходивших мимо женщин были отсутствующие, пустые глаза. Увидев толстого загорелого человека с бычьей шеей, идущего по Тауентциенштрассе, он, отведя взгляд, ускорил шаг и свернул на боковую улицу. Грустно, что министр бывшей империи вынужден сворачивать на боковую улицу из-за того, что должен какому-то разбогатевшему земляку пятьдесят марок. Внезапно им овладело безумное желание драться, бороться. Ему захотелось оказаться сейчас в темном переулке, где бы его толкнули и он мог тогда дать обидчику пощечину. Но улицы были светлы, а люди вежливо и равнодушно уступали дорогу.