Он встал и обернулся, оставив альбом в кресле. Ее фигура в простеньком белом пеньюаре отчетливо проступала на фоне алой бархатной портьеры. Черные волосы выбились из прически. Выражение лица было в точности таким, какое он столько раз рисовал. На щеках разгорался жаркий румянец. Она рассержена? Смущена? Он мечтал узнать, но не смел спросить.
– Что вы здесь делаете?
Он услышал раздражение в собственном голосе и пожалел об этом, ведь она не поймет, отчего он так резок с ней.
– Я… не могла заснуть, – запинаясь, сказала она, подходя ближе к огню. – Увидела свет в вашей комнате, а потом… – Она помедлила, рассматривая свои руки. – Ваш сундук за дверью. Вы уезжаете?
– Я как раз собирался вам сказать…
Лгать не имело смысла. А правды он ей не откроет. Ведь это все осложнит. Он и так позволил ей зайти слишком далеко, надеясь, что на этот раз все будет иначе.
Она шагнула ближе, устремив взгляд в раскрывшийся альбом.
– Вы рисовали меня?
Изумление в ее голосе напомнило ему, как глубока пропасть между ними. Они провели вместе несколько недель, но она все еще не замечала истинной природы их взаимного притяжения.
И это хорошо. Или, по крайней мере, к лучшему. В последние дни, решившись уехать, он старался отдалиться от нее. Эти усилия отбирали столько сил, что стоило остаться в одиночестве, как он уступал неистовому желанию рисовать ее. Он заполнил целый альбом изгибами ее шеи, мраморными ключицами, копной черных волос.
Он смотрел на набросок, ничуть не смущенный тем, что его застали за рисованием ее портрета. Он содрогнулся, понимая, что, если она узнает о его чувствах, это погубит ее. Нужно быть осторожнее. Это всегда начиналось именно так.
– Теплое молоко с ложкой патоки, – пробормотал он, по-прежнему стоя к ней спиной, и грустно добавил: – Это поможет вам уснуть.
– Как странно! Именно к этому средству обычно прибегала моя мать…
– Я знаю, – ответил он, оборачиваясь.
Он знал, что она удивится, хотя и не смог бы ничего объяснить, поведать о том, сколько раз предлагал ей подобное питье, когда являлись тени, и он держал ее в объятиях до тех пор, пока она не засыпала.
Ее прикосновение словно прожгло его рубашку. Ладонь мягко легла ему на плечо. У него перехватило дыхание. В этой жизни они еще ни разу не дотрагивались друг до друга, а первое прикосновение всегда действовало на него именно так.