– Формальный признак, – небрежно отмахнулся академик. – Такие, как Афанасий, не могут жить без регалий и полагающихся к ним дотаций. Стахановцы от науки. Находят беспроигрышные «диссертабельные» темы, заполучают научных руководителей-корифеев и лепят горбатые работенки, без запинки проскакивая через ученые советы. А настоящих ученых-то раз-два и обчелся! ВАК выбраковывает всего пять процентов докторских и полпроцента кандидатских, штампуя решения советов. Сам сидел в ВАКе, знаю, что на обсуждение докторской затрачивается в среднем не более трех минут.
Иван Сергеевич взял с подоконника пачку «Казбека», вытряхнул из нее папиросу и прикурил. Лыков беспокойно ерзал на стуле – ну дает дед, всех по костям раскладывает, прямо как в анатомическом театре. Неужели сам никогда душой не покривил, не получил денежки зря? Или сейчас, по прошествии многих лет, ему все представляется в ином свете, особенно собственная жизнь и судьба в науке? Стоит ли спрашивать об этом или лучше молчать и слушать? А время идет, идет…
Бросились в глаза пальцы академика, зажавшие мундштук папиросы, – какие они тонкие, с отливающими синевой ногтями, хрупкие, словно косточки в них истончились и обтянулись воскового цвета кожей. Сколько же лет Ивану Сергеевичу? Раньше Аркадий об этом никогда не задумывался – что ему главный шеф? Они существовали как бы в разных измерениях – тот на симпозиумах, в президиумах, в собственном кабинете, охраняемый непреклонно-бдительной секретаршей, с презрением относившейся к любому сотруднику, не достигшему должности хотя бы завлаба, а Лыков – всегда в общей массе, в зале на собраниях или в колхозе на картошке, куда не попадает начальство. На банкеты его тоже никогда не приглашали, разве велят сгонять на рынок за зеленью. И вот судьба, капризная и ветреная дама, выкинула неожиданную штучку – сидит мэнээс Аркадий Лыков напротив академика, причем в квартире последнего, и слушает его излияния. Неужели шефу надо было серьезнейшим образом заболеть, чтобы снизойти до бесед с научными козявками?
А вот интересно, если он выздоровеет, станет ли приглашать Аркадия для задушевных бесед в свой роскошный, устланный коврами и обшитый панелями темного дерева кабинет или напрочь забудет о сегодняшней откровенности, вновь начав раскатывать по международным конференциям и заседая в разных президиумах? Что ему тогда будет до неостепененного младшего научного, когда таких в его институте хоть пруд пруди. Нет, ну его к чертям, этого академика, вместе с его откровениями – многое и самому давно известно. Слава богу, не слепой и не вчера родился, а в науке тоже не первый годок пашет, разумеет, что к чему.