Только побывав за границей, они обучились благородным манерам. Они пробились ко всем иноземным дворам, протолкались на приемы к посланникам. Они набрасывались на отбившихся от стада вельмож, захватывали в плен юных лордов, путешествующих со своими поводырями. Они давали званые вечера в Неаполе, в Риме, в Париже. Там, в Париже, они залучили на свои вечера принца крови, и там же впервые выступили под фамилией де Могинс, которую носят с таким блеском до сих пор.
Ходит много всяких сплетен насчет того, с какими отчаянными усилиями неукротимая леди де Могинс добивалась положения в свете, которое она занимает ныне, и те из моих любезных читателей, кои принадлежат к средним кругам и не знакомы с ожесточенной борьбой, свирепыми междоусобицами, интригами, кознями и поражениями, царящими в высшем свете, могут благословить судьбу за то, что они, по крайней мере, не принадлежат к великосветским снобам. Сам Талейран пришел бы в восторг от интриги, которая была пущена в ход этой самой леди де Могинс, для того чтобы заманить на свои вечера герцогиню Бакскин. Она заболела горячкой, не получив приглашения на «the dansant» [7] к леди Олдерменбери, и покончила бы с собой, ежели бы ей не предстоял бал в Виндзорt. Вот какой рассказ я слышал от моего благородного друга, от самой леди Клапперкло, бывшей Кэтлин О'Шонесси, дочери графа Тарфэнтандера:
– Когда эта противная ряженая ирландка леди Могинс дралась из-за места в обществе и вывозила свою ужасную дочку Бланш (Мэриэн горбатая и не выезжает, но это единственная настоящая леди во всей семье), – говорила старуха Клапперкло, – когда эта несчастная Полли Маггинс вывозила в свет свою Бланш, у которой нос редис-кон, морковные кудряшки и лицо репой, она всячески заискивала перед нами и добивалась нашего покровительства, – ведь ее отец пас коров на землях моего отца, – и на обеде у французского посла, графа Волована, напрямик спросила меня среди общего молчания, почему я не прислала ей приглашения на мой бал.
– Потому что у меня в залах и без того полно народа, и вашу милость затолкают в тесноте, – говорю я; и в самом деле, места ей нужно не меньше, чем слону, а кроме того, я не желаю – и дело с концом. Я думала, что после таких моих слов она отстанет, однако на следующий день она является и со слезами бросается ко мне на шею: