Подобные разговоры с провинциальными капитанами и
полицмейстерами для Лазарова были делом обычным. Мелкие
начальники в затерянных посреди лесов и гор мелких городках и
посёлках то принимались учить жизни губернского чиновника,
то, как капитан Димов, начинали исповедоваться в своих
выставленных напоказ невеликих грехах. О такой откровенности
полицейских и жандармов с собственным начальством Лазаров
никогда не слышал. Возможно, виной тому было место его
службы. Синод ведь всегда ассоциировался в первую очередь с
полными философской мудрости проповедями пасторов из Церкви
Верховного Существа и лишь потом с мрачными чиновниками
надзорного ведомства, одним из которых как раз и являлся
Богдан. А может быть, дело было в нём самом - невысокий рост,
субтильное телосложение, преклонный возраст и привычка не
лезть в дела, которые его не касаются, вместе создавали
впечатление человека безобидного и незлобивого. Впечатление
это, как правило, рассеивалось ровно в тот момент, когда это
было нужно самому Богдану.
– Ты, служивый, если поплакаться захотел, –
вкрадчиво произнёс Лазаров, глядя в глаза офицеру, – так
возьми водки да поплачься своим друзьям. А если душу
успокоить хочешь и благословение на битье эрзинов получить,
то это тебе уже в церковь, к пастырским философствованиям. А
меня от этого, будь добр, избавь. Я такой же, как ты, служака
и сопли тебе утирать не собираюсь. Радуйся, что эрзин,
которому твои унтера горячих накидывают, давеча ножом в меня
бросался, что я в рапорте и укажу. Иначе, капитан, большие к
тебе вопросы возникли бы у костовских дознавателей. И никому
дела не будет, что местная чернь только палку понимает, ясно?
Лично меня не трогает, как ты свои дела делаешь, но
беззаконием мне в лицо не тычь. А то тыкалку тебе обломаю,
усёк?
Димов, ожидавший произвести своей простой
офицерской историей впечатление на губернского чиновника, от
злой отповеди Богдана опешил, а после вопроса «усёк?» он
налился дурной кровью и вскочил, выпятив глаза и положив
ладонь на рукоять висевшей на поясе шашки. Лазаров и бровью
не повёл. Навидался он на своём веку таких голубчиков. Встал
одновременно с жандармом и, повернувшись к нему спиной, вышел
из сторожки в основное помещение склада.
Судя по маркировкам коробок, склад
предназначался под хранение скобяных изделий. Огромные
штабеля коробок с болтами, гвоздями и шурупами росли до самой
крыши строения, в несколько раз превосходя человеческий рост.
В пространстве между штабелями взгляд Лазарова уловил следы
бедняцкого быта: обрывки одеял, матерчатые мешки, небогатую
одежду и просто мусор, который оставили после себя изгнанные
жандармами незаконные обитатели склада.