«Хрен тебе, - купаясь в ледяной
злости, решил Вадим. – Никаких разговоров, п-п-падла… Дебил так
дебил. Пока молчу, ты меня не раскусишь».
Без всякого притворства он скривился
от боли – рука у Франциска Албертовича оказалась тяжелой – и тихо
заныл, бессловесно, одним только мерзким заунывным скулежом, в
точности как Никитушка, пойманный на очередной гадости вроде
подкладывания одноклассникам дерьма в портфель или воровства в
гардеробной. Никто из коллег-педагогов на памяти Вадима дольше пары
минут этот скулеж не выдерживал.
- Молчи-ишь, - задумчиво
констатировал Франциск Албертович, возвращаясь за стол. – Ну что ж…
Тимур Викторович, отведите его помыться и верните в группу.
- Может, в другую? – В голосе Пня
промелькнула едва заметная тень удивления. Указывать начальству он
не осмеливался, но… Вадим был с ним совершенно прав. Перевод в
другую группу после конфликта в этой – вполне себе выход, если там
с самого начала поставить отношения с новичком правильно. – Там же
Серый…
- И что же, что Серый? –
благожелательно осведомился Франциск Албертович, но Пень мгновенно
вытянулся еще сильнее. – Мы теперь для каждого недоумка будем
группы подбира-а-ать? Может, еще в осо-обую его переведем, а?
- Никак нет, Франциск
Албертович!
Голос у Пня был ровный, бесстрастный,
и начальник «интерната» чуть кивнул.
- Вот и славно, Тимур Викторович.
Ма-альчик!
Вадим едва не вздрогнул, однако
все-таки не выдал себя, таращась в пол и усердно изображая
недоумка, которым его определили.
- Мальчик? - повторил Франциск
Албертович, и Пень легонько ткнул Вадима в спину, заставляя поднять
голову.
Но Вадим так и прикипел взглядом к
полу. Хорошие доски, ровненькие. И не покрашены, а покрыты лаком,
золотистым таким… Чистые, хоть ешь с них. И сам хозяин кабинета
тоже чистый, холеный, словно выгоревший на солнце добела со своими
светлыми волосами, водянистыми глазами и щегольскими усиками.
Пас-с-куда…
- Если пудут еще инциде-е-енты, сразу
докладывать мне, - уронил Франциск Албертович и взял со стола
серебряную коробочку, оказавшуюся портсигаром.
Сунул в рот тонкую, какую-то дамскую
папироску, перевел взгляд с Вадима на Пня и неторопливо прикурил,
бросив:
- Свобо-одны.
Пень щелкнул каблуками, дернул Вадима
за плечо, потянул за собой.
Вадим не сопротивлялся, покорно
вытащившись из кабинета следом. Так же послушно сошел с крылечка и
поплелся за Пнем по дорожке. Мимо спортплощадки, где до сих пор
играли в футбол, мимо длинного, обшитого досками здания с рядом
зарешеченных окон… Сейчас вид идиота давался ему без всяких усилий
и независимо от желания самого Вадима, потому что перед его глазами
стояло, как Франциск Албертович прикуривает папироску. Без всякой
зажигалки, с полной небрежностью и явно не видя в этом ничего
особенного. Просто прикуривает папиросу огоньком, появившимся прямо
на конце длинного холеного пальца.