Нет, другой поцелуй. Там, в коридоре. У её двери. Когда они будто оказались на всём свете совсем одни, по-настоящему одни. И это не пугало. Наоборот. Это дарило пьянящее чувство свободы и близости и не давало противиться вспыхнувшему притяжению.
Сколько раз он целовал чьи-то губы – не счесть. А вот тот момент въелся в память, причём не просто фактом: было. А всеми ощущениями. До сих пор, спустя почти два года, он помнил чувственный изгиб её губ, их податливую мягкость… И она отвечала, между прочим. Отвечала на его поцелуй и тогда, в коридоре, и потом, у окна. А ещё выкрикнула в запале, что для неё имеет значение, с кем он…
Глупо, конечно, прикидывать, что было бы, если б не Артёмовы козни и не его глупость, ибо история не знает сослагательного наклонения. Но воображение-то знает! И использует вовсю. И снова эта мягкость губ, дурманящая голову, захватила все мысли, а потом… потом уж он представлял себе то, чего не было в помине, но могло бы быть. И было бы, наверняка...
Как уснул, Максим сам не заметил, но спалось сладко. Хорошо, подумал утром, что никто не просёк, где он сегодня ночь коротал.
***
За завтраком мать с отцом едва ли парой фраз перекинулись. Артём к столу вообще не спустился. Передал, что крепко занемог.
Отец фыркнул, обвиняюще взглянул на мать:
– Уж понятно, с чего он занемог. С сыном же твоим ушёл… как ещё жив остался.
Мать расстроенно потупилась.
Максим же хмыкнул в ответ:
– Ну, конечно. Всё я, везде я, как обычно. И натрепать Алёне про тебя тоже я его надоумил, да?
У отца тотчас вытянулось лицо. Он бросил на Максима быстрый, колючий взгляд, но ни слова больше не произнёс.
Уже потом, после завтрака, мать посетовала:
– Зря ты его дразнишь. Для него эта Алёна как красная тряпка. Лучше наоборот молчать…
– Угу, ты вон всю жизнь молчишь, – раздражённо оборвал её Максим. – А потом плачешь, что он тебя может из дома выставить.
– Это жестоко, – упрекнула мать.
Максим поморщился. Вот в этом вся мать и есть.
Сколько себя помнил, она вечно на что-то жаловалась, плакала по любому поводу, ныла, раскисала. А попробуешь её взбодрить, совет дашь дельный, призовёшь взять себя в руки и что-то сделать, а не просто страдать, так она сразу обижалась. Ей, сетовала она, нужны слова утешения, сочувствие, сопереживание, а не сухое руководство к действию. Максим этого и раньше не понимал, а сейчас – так тем более. Какой толк – вместе ныть и охать?