Я не собираюсь ревновать, хоть и слышала о тебе всякое, Себ. Это было раньше. А сейчас – это сейчас. И я хочу стать новым человеком. Я буду новой, тебе понравится. Тебе понравится любить меня.
Когда ты запускаешь пальцы в мои стриженые волосы, ум отключается, меня захлестывает волна желания, и соски твердеют. Мне хочется обвить тебя всем своим существом – так я и делаю. Обвиваю тебя, как змея. И ты смеешься, уткнувшись в мои волосы, так что они за мгновение вырастают на несколько миллиметров от твоего влажного дыхания, и так крепко обнимаешь меня, что я знаю: больше никогда не останусь одна. И тело выгибается дугой от желания. Ты моя половинка, я нужна тебе. Палатка растворяется в лунном свете, и Возничий уносит нас выше и выше, а потом все взрывается таким ослепительно белым светом, что нам приходится зажмуриться.
После мы дрожим, покрытые пленкой пота, как простыней, и ты вылезаешь из палатки и тащишь меня с собой к воде, которая стала еще холодней, чем прежде. Но внутри мы горячие, и ты держишь меня за руку, вода уже по бедра, уже скрывает наше тело, одно на двоих, и мы падаем, смеемся, плещемся, играем… Я даже не знала, что умею играть, раньше со мной никто не играл.
– Неужели ты ни с кем не играла, Сандра? – спрашиваешь ты, вынося меня на берег, как маленького ребенка.
– Не-ет, – и это абсолютная правда. В детстве я совсем не умела играть.
– Все дети умеют играть, – возражаешь ты. Так решительно, что меня разбирает смех.
– Ты думаешь, что всегда прав? – дразнюсь я, а сама думаю – ну и пусть. Ну и что, что ты не прав. Ты никогда не узнаешь, какой я была до того, как встретила тебя. Раньше я делала много такого, о чем теперь жалею, но сейчас это не имеет значения. Например, ты никогда не узнаешь, что я:
резала и царапала себе руки, когда злилась на себя за то, что совсем одна (глупо, правда?);
злилась, что я толстая, уродливая и одинокая, и еще думала, что раз меня никто не любит, то так мне и надо (меня и правда никто не любил);
иногда, если надоедало уродовать руки, морила себя голодом (и никому не хватало сил со мной возиться, такая я была невыносимая).
А однажды, когда мне было четырнадцать, я сбежала в Копенгаген, и моя приемная мамаша чуть с ума не сошла. (Хотя этим-то я горжусь. Села на поезд без билета, а когда появился кондуктор, спряталась в туалете. Классно придумала.)