Как быть?
Осмыслив ситуацию и понимая, что эту махину, объемом примерно в 55 авторских листов, (книга объемом с «Улисс» Джойса), журнал физически не сможет издать, я выбрал из массива текста 11 глав из числа написанных 33.
11 глав, на мой взгляд, вполне адекватно и репрезентативно представляли сжатый и энергичный сгусток большого романа. За три месяца авральной работы я отпечатал журнальный вариант «Эрона» и – хорошо помню – 24 января 1994 года отвез роман в редакцию. В нем было 500 страниц на машинке (если точно – 492).
Дальше все шло, как в солнечном сне.
Через две недели, в середине февраля, Чупринин сообщает мне, что роман принят, хотя сам он успел прочесть только половину… В марте роман уже полностью прочитан всеми членами редколлегии и ставится в ближайшие 7-й и 8-й номера «Знамени». И вот я держу в руках свежие выпуски журнала – счастливый миг для писателя.
На этом чудеса кончились, и наступил час расплаты.
Тогдашняя критика с редким единодушием встретила роман «Эрон» в штыки, в общей сложности было опубликовано около 30 рецензий, откликов, реплик, реакций, шпилек, негативных упоминаний в обзорах плюс круглый стол в журнале «Вопросы литературы», специально посвященный разносу моего текста… Оказалось, что я написал скандальный роман, о чем я, каюсь, не подозревал.
Как говорил Энди Уорхолл, «у каждого есть право на 15 минут славы».
Что ж, эти 15 минут я получил.
Только три рецензии были одобрительными: рецензия Елены Иваницкой, отзыв Михаила Золотоносова из Петербурга и рецензия писателя Анатолия Курчаткина, ставшего после моим другом, как и Лена.
Я был обескуражен. Я еще не понимал, что новой литературе прежняя критика не нужна, что писатель отныне сам должен не только писать романы, но и одновременно создавать критический канон для их оценки.
Итак, почему же был такой агрессивный резонанс?
Мой роман начинался внешне вполне традиционно: молодые люди на старте жизни в огромном враждебном Мегаполисе влюбляются, ищут себя, начинают карьеру. Отчасти, описывая судьбы своих сверстников, я живописал свои собственные переживания провинциала в столице, но.
Но постепенно, шаг за шагом, роман набирал дух постмодернистской эстетики, и реалистические страницы вдруг превращались в сюрреалистические кошмары: вот исполинская свинья бродит в поле и пожирает грешников; вот мясники забойном цехе, убивая скотину, виртуозно распевают оперу Моцарта «Волшебная флейта»; вот красный принц, сынок, выходец из кругов партийной элиты, на охоте в Африке вступает диалог с Единорогом, и мифический зверь рассуждает точно так, как великий немецкий философ Хайдеггер (чьей философией я увлечен до сих пор), а злая красотка Лилит превращается в шумерскую богиню тьмы Тиамат и выходит на бой с богом Мардуком… Есть от чего впасть в ступор ревнителям реализма.