. Ее гримаска была легко прочитана до самых кончиков мысли, и глаза Розалии Пруссаковой зло обуглились:
брысь из дома. Молча и брезгливо она втиснула в Евину ладошку аккуратно сложенную бумажку. Деньги! Ева не стала даже разглядывать какой-нибудь жалкий чирик, а там оказался стольник, пихнула получку в карман джинсов и отвернулась. Но тут ее цепко поймала женская ручка и требовательно повернула ладошку вверх. Губы шепнули: ключ.
Назло мадамке Ева стала думать о том, что старуху везут в крематорий с одним худым обручальным кольцом на левой руке. Вся остальная чешуя золотой змеи была содрана ночью. Надоили с янтарных сосцов целую груду браслетов, перстней и колец. Сопели, тихонько ругались у гроба, толкались локтями. И мертвые пальцы сопротивлялись! Наверняка ободрали кожу, сломали суставы. Недаром вдруг натянули на руки покойницы перчатки из траурного гипюра, словно она собралась на премьеру в Большой театр.
Что ж, Ева была права – Розалия легко читала противные мысли.
Ключ, повторили губы. И снова ладошка жабы подносилась к лицу. Ах, так! – жестом на жест – Ева ткнула указательным пальцем – пальцем показывать неприлично – в угол прихожей, ключ от рая лежал на трюмо, рядом с заброшенной косметичкой… Наверное, еще целых полгода Ева не могла без трепета думать о макияже, о том, чтобы открыть косметичку, мазнуть по губам, брр… и ходила с голым лицом, без грамма грима. А пока она (стоя у окна на задней площадке) едет в битком набитом ледяном троллейбусе «Б» по Кольцу все к той же верной подруге московской планиды – Майе. И снова мысленно кружит над думой о том, что если та не приютит, придется сматываться назад, восвояси, в родной чертов Камск. На эти тревожные чувства падает зябкая тень смерти. Не без ужаса Ева Ель считается с правилами конца, что когда-нибудь и ей придется подохнуть и навсегда, навсегда не жить больше на белом свете, что жизнь, в сущности, какая-то злая шутка и по большому счету несчастье, что… кремация, наверное, лучше, чем лежать в гробу и ждать, пока деревянные стенки прогрызут неминуемо черви и влезут холодными макаронами в рот… брр… что как же это ужасно, что никакого там Господа Бога нет, что душа человеческая не бессмертна… час пик! Троллейбус катит по Крымскому мосту, в салоне пахнет елочной хвоей, москвичи везут последние елки в свои дома, завтра праздник Нового года, а она тащится в неизвестность все с той же проклятою сумкой через плечо, с какой притащилась в Москву бог знает когда. Еву сильно прижали к махровому морозному стеклу, в котором были просверлены пальцами и продуты дыханием слюдяные проталины. Но ей сквозь лед ничего не было видно.