Век моды - страница 16

В создании нового стиля мадам Ворт была главным союзником отца, хотя иногда делала это неохотно. Единственные разногласия, когда-либо случавшиеся в их счастливой семейной жизни, были тогда, когда мой отец просил жену надеть что-нибудь новое. Для женщин, каждая из которых в дальнейшем заплатила бы любую цену, чтобы сам Ворт создал для нее платье, позиция матери показалась бы необъяснимой. Но для чувствительной мамы с ее застенчивостью и боязнью оказаться смешной подобная честь приносила лишь внутренние муки. И мой бедный отец всегда выдерживал ожесточенную схватку со слезами и упреками, чтобы убедить ее надеть новую модель, созданную для нее. Это вовсе не означало, что она не любила новых вещей, но представлять их должен был кто-нибудь другой. Мать не любила, так сказать, вводить новые модели. Императрица Евгения, для которой Ворт создавал платья в течение многих лет, вплоть до ее смерти в изгнании, была точно такая же, и сколько любезных схваток произошло между этой королевой-красавицей и ее кутюрье, которые обычно заканчивались победой отца.

Императрица Евгения. Фото Диздери из коллекции Роми, ок. 1868 года

Но самая известная его стычка с матерью случилась из-за платья, которое он сделал для ежегодного бала, устраиваемого в честь императрицы и ее двора. Высший свет боролся, чтобы получить приглашение на эти балы, всегда исключительные и прекрасные, и мадам Ворт была среди счастливиц, имевших такое приглашение.

Платье, которое мой отец создал для этого случая, было очень красивым, из розового тюля, с очень широкой юбкой, но с ровным и изысканно-простым лифом. Ее талию он обвязал фиолетовым бархатным бантом, а в волосы поместил – и в этом как раз была трагедия! – маленький букетик анютиных глазок. В наши дни такая невинная вещь никакой сенсации не произвела бы, но когда мать увидела себя в зеркале, она начала рыдать, как будто наступил конец света, и причитать: «Я не пойду на бал с этим деревом в волосах!» В начале лета 1856 года мамино отчаяние, вызванное тем, что она пала жертвой непреклонного гения-мужа было на время забыто. Доктор беспокоился из-за ее слабости в течение последних месяцев, строго рекомендовал покинуть Париж – тем летом особенно ужасный – и уехать в Дьепп. Она послушалась, и в приморской деревне, двадцать пятого июля, задолго до положенного срока родился я.