– А говорили, что заражены все, – пробормотал сам себе солдат. Он крепко держал меня под воротник, чуть приподняв над землей и пристально глядя в глаза.
– Брось его! У нас нет времени! – прокричали ему из грузовика. И тут же другой голос из кузова добавил: – А лучше пристрели. Сделай для пацана доброе дело!
Хлопнула дверь кабины, и грузовики след в след двинулись по дороге.
На другой стороне улицы остался стоять один из троих, с винтовкой в руках. Может, тот, который меня держит, и не станет стрелять, а вот другого вряд ли что-то остановит. Я сглотнул комок в горле.
Может, попытаться убежать? Вырваться и убежать? Броситься прямо через завалы и надеяться, что в меня не попадут.
– Пожалуйста… – выговорил я, – пожалуйста, Старки! – На бронежилете был прозрачный кармашек с именем. – Я не болен. Вы не можете убить меня!
– Пристрели его! – закричал солдат с той стороны улицы, и эхо разнесло его слова.
Неужели оружие дает человеку право делать что угодно? Ведь эти военные – совершенно точно американцы. Так с какой стати им стрелять в меня? Они обозлились, увидев, во что превратился город?
Или они боятся? Вряд ли, ведь они явно пришли на Манхэттен недавно, а значит, владеют информацией, понимают, что здесь происходит. Сомневаюсь, что человеку с винтовкой довелось хоть раз испытать страх, подобный моему.
Мне не пришло время умирать, я должен выжить и узнать, что случилось с Нью-Йорком. Нужно поговорить с ним, расспросить его и услышать ответы на свои вопросы. Я умоляюще посмотрел на солдата.
Он отпустил мою куртку.
– Сколько тебе лет?
– Шестнадцать.
– Эй, мы уходим! – прокричал его товарищ.
– Я догоню, – ответил Старки. Звавший его солдат мотнул головой и не двинулся с места: так и остался стоять, держа винтовку на руках как младенца. – Где ты был во время атаки? – обратился Старки ко мне.
– Здесь, – я слишком боялся, чтобы пытаться врать.
– Где здесь? На этой улице?
– Нет. В метро. Я ехал в метро.
Старки кивнул.
– Сколько вас еще таких?
– Таких? – переспросил я.
– Не зараженных.
– Не знаю.
– Сколько вас там, где ты прячешься?
– Только я.
– Что?
– Я один.
Лицо человека в форме выразило, что он думает. Я кажусь ему психом.
Наверное, Старки считает, что я пару минут назад вылез из какого-то полуразрушенного здания, увидел разрушенный город и, совершенно не понимая, что происходит вокруг, тронулся умом. Даже если он испытывает ко мне хоть каплю жалости, он имеет полное право решить, что я тоже по-своему опасен, не так, конечно, как зараженные люди, но все равно… На его месте я бы рассуждал именно так.