Чем дальше, тем дольше длились эти приступы, в такие дни мельник вел себя резко, нервы его были как оголенный провод, он мог ни за что накричать на человека. Угрюмый и злой, мог даже не отдать заказчику гонт, буркнуть: не дам, не готово.
Тот уходил ни с чем, хотя вдоль моста лежало несколько стопок свежеструганого гонта.
Зато когда Хуттунен был в настроении, ему не было равных: он паясничал, словно веселый клоун, ум его работал с быстротой станка, движения были мягкие и непринужденные, он веселил и удивлял народ, сердце радовалось, глядя на него.
А бывало, в самый разгар веселья, снова неожиданно уставится в одну точку, вскрикнет пронзительно и побежит по гнилому водяному желобу за мельницу, через реку, в лес, подальше от людских глаз. Деревья гнулись и трещали, мельник несся через чащу, а когда через час-полтора уставший и запыхавшийся он возвращался на мельницу, деревенская молодежь разбегалась по домам, в страхе рассказывая всем, что у Гунни опять началась черная полоса.
Гуннара Хуттунена стали считать в деревне помешанным.
Те, кто жил близко к мельнице, рассказывали в церкви, что Гуннар воет, как лесной зверь, особенно морозными зимними ночами. Он выл с вечера до полуночи, и деревенские собаки были вынуждены отвечать ему тем же. Вся деревня не смыкала глаз. Бедный Гунни, совсем с ума сошел, жаловались жители, даже собак заставляет выть.
Надо с ним поговорить. Взрослый мужик, а воет. Где это видано, чтобы человек выл, как дикий волк.
Но заговорить об этом с мельником никто не решался. Жители надеялись, что он сам одумается и прекратит безобразничать.
Вообще, можно и к вою привыкнуть, – говорили те, кто ждал своего заказа на гонт.
Сумасшедший, зато хорошую дранку стругает, и недорого.
Он обещал мельницу починить, лучше его не злить, а то уедет к себе на юг, – поддакивали фермеры, которые планировали засеять пшеницей поля на берегу реки Кеми.