И тут я увидел коттедж.
Он примостился на островке земли, чуть возвышаясь над заливом. Внешне ничем не примечателен – одноэтажное строение, обшитое белыми досками, потускневшими от непогоды. Короткая подъездная аллея пустынна, в окнах темно. Перед домом висела табличка «Продается». Вытащив из кармана блокнот, я записал имя и телефон агента по недвижимости из Уискассета, который занимался сделкой. Мелькнула мысль подойти к дому, но холод погнал обратно к машине. Хотелось найти закусочную, где можно было бы позавтракать. Такая обнаружилась на окраине города. После завтрака я поехал в офис риелтора на центральной улице. Еще через полчаса мы с ним были у коттеджа.
– Должен предупредить вас, коттедж, конечно, примитивный, – сказал агент. – Но запас прочности у него лет на сто. К тому же, как видите, он стоит прямо у воды, и в этом его немалое достоинство. Да еще участок – коттедж продается с участком. На продажу он выставлен шестнадцать месяцев назад, так что семья готова уступить его по разумной цене.
Агент был прав. Коттедж явно не тянул на архитектурный шедевр. Но зато он был утепленным. Благодаря отцу, цена, которую просили за дом – двести тридцать тысяч долларов, – была вполне приемлемой. Я с ходу предложил сто восемьдесят пять тысяч. К полудню мое предложение было принято.
На следующее утро я – спасибо риелтору – встретился с местным подрядчиком, который взялся отремонтировать коттедж за шестьдесят тысяч долларов.
Вечером того же дня я все-таки позвонил домой, и мне пришлось долго объясняться с Джен, моей женой, которая все допытывалась, почему я был недоступен в последние трое суток.
– Потому что после похорон отца я купил дом.
Молчание, последовавшее за моими словами, затянулось, и – как я теперь понимаю – это был момент, когда терпение Джен, понятное дело, лопнуло.
– Прошу тебя, скажи, что это шутка, – наконец произнесла она.
Но это была не шутка. Скорее декларация, причем с многозначительным подтекстом. Джен все поняла. А я понял, что в тот самый миг, когда она услышала о моей импульсивной покупке, между нами разверзлась пропасть.
Но это не заставило меня отменить сделку. Что, в свою очередь, означало: я действительно хотел, чтобы все сложилось так, как сложилось.
Впрочем, момент окончательного раскола наступил спустя восемь месяцев. Брак – особенно тот, что длится два десятка лет, – редко заканчивается оглушительным хлопаньем дверью. Скорее на излете он проходит все стадии неизлечимой болезни: злость, нежелание принять очевидное, мольбы, снова злость… и все никак не удается достичь примирения в финале. Вот и у нас получилось так, что в один из августовских уик-эндов, когда мы приехали в теперь уже отремонтированный коттедж, Джен сообщила мне, что для нее наш брак окончен. И уехала из города первым автобусом.