– Не накаркай, тьфу-тьфу-тьфу, – проворчала Юль Михална, вздохнула и бодро велела: – Пошли уже, девочки заждались!
Ольга сунула шоколадку и открытку в сумку и вышла из аудитории, не оглядываясь. Почему-то сегодня уже в который раз ее посещала мысль, что она может никогда больше не увидеть ни родной исторической кафедры, ни родных и привычных оболтусов-студентов. С какой стати, непонятно! Всего лишь плановая операция, ничего страшного. Пережила четыре, переживет и пятую! Вообще, может она еще и ребеночком обзаведется. Не родит, с пороком сердца и в ее возрасте это будет самоубийством, а вот взять из детдома еще вполне можно.
И почему в молодости она была такой глупой? Боялась влюбиться и разочароваться, боялась причинить близким горе своей внезапной смертью – врачи с завидным постоянством обещали ей еще несколько лет, не больше. Боже, если бы у нее был шанс начать все сначала! Она бы не боялась всякой ерунды, она бы использовала этот шанс на полную катушку!
Обычно наркоз походил на маленькую смерть. Вот она лежит на столе и считает: десять, девять, восемь… темнота… И через мгновение – палата, белый потолок, шум деревьев за окном и понимание того, что она опять жива. Все закончилось хорошо.
В этот раз было совсем иначе. Может быть, в честь пятой, юбилейной операции?
Привычно досчитав до восьми, она уже готова была отключиться, но вместо знакомого черного провала почему-то плавно скользнула в яркий, реалистичный сон. С запахами, звуками и ощущениями.
«Странное дело, – подумала она, с любопытством разглядывая чужую захламленную комнату, – мне почти никогда не снятся такие сны. Наверное, новый препарат?..»
Комната была будуаром. Маленьким, тесным и темным. Большую часть занимала разобранная кровать, еще умещался туалетный столик с кувшином воды и какими-то баночками-скляночками, и деревянное корыто, явно исполняющее роль ванны. Платяного шкафа не было, только несколько вбитых в стену гвоздей с висящими на них платьями. Дешевыми и донельзя вульгарными.
Сама Ольга тщательно красила брови перед мутным зеркальцем. Ужасно красила, в точности как петеушница из рабочего района. Да и лицо ее не обезображивал интеллект. Но, если сделать допуск на слой отвратительно дешевой и яркой краски – личико было милым и свежим.
«Шлюха, молоденькая, век примерно восемнадцатый», – навскидку определила Ольга и продолжила наблюдать. Потому что в этом сне она не была сама собой и ровным счетом ничего не могла сделать, даже поправить криво нарисованную бровь.