Бабушка Виктория, как всегда, пила с улыбкою кофе, стоя на крыльце в черно-золотом халате с драконами. Она смотрела на наводнение без страха и внушила это бесстрашие внучке: «Что поделаешь, это стихия, Ларочка».
Ларочка вбежала в большой, неправильно скроенный и от этого особенно уютный дом, где открыты все окна, отдернуты все занавески, и куда ни глянь – жасмины и сирени, то в оконных проемах, то в зеркалах.
– Папа! Мама! Бабушка! – потрясенно кричала третьеклассница, вращая портфелем как пропеллером.
Ей нужно было немедленно с кем-то поделиться открытиями, которые она только что совершила. Она была уверена, что все страшно удивятся. Что похвалят, она уверена не была. Вернее, не думала сейчас об этом.
Главное – рассказать!
Первая по коридору с веранды комната – спальня. Папина и мамина. Там всегда торжественно пахнет духами, там таинственно лоснящиеся шкафы с вожделенными платьями и туфлями на каблуках.
– Мама!
Мама Нина стояла на коленях перед открытым чемоданом и нервно запихивала в него вещи. Пальто с песцовым воротником, босоножку, замотавшуюся в газовый шейный платок, и хрустальную салатницу. При этом мама тяжело навзрыд плакала. Нескладно, кое-как, набив фибровое вместилище, она начала его закрывать, надавливая чахлой грудью на непокорную крышку.
Ларочка была потрясена: вместо того чтобы вытаскивать щедрые подарки из командировочного чемодана, она вела себя совершенно противоположным образом!
Школьница бросилась маме Нине сбоку на шею, чем нарушила ее равновесие на коленях:
– Что я расскажу, мамочка, что я расскажу!
– Погоди, дочка.
– Послушай, мамочка, послушай!
Чтобы не упасть на бок, придавливая говорунью, Нина Семеновна оттолкнула ее острым локтем:
– Я сказала, погоди!
Ларочка слегка опешила от этого приступа резкости. Она считала, что такого отношения никак не заслужила, она ведь хотела всего лишь рассказать…
– Не мешай, Лариса, не мешай мне!
Голос у мамы был такой, что девочка совсем растерялась. Она не отказалась от своей идеи порадовать домашних описанием удивительного события, произошедшего только что с нею, ее не так-то легко было сбить с выбранного курса, она лишь решила слегка поменять порядок радуемых.
Выскочила в упоительно затхлый полумрак коридора и взорвала его:
– Папа!
Николай Николаевич Конев сидел в комнате, называвшейся «зал». Сидел в продавленном кресле из чешского гарнитура с деревянными подлокотниками, под торшером: два опрокинутых ведерка из крашеного картона. Он был в домашних штанах, подтяжках, голова очень круто поникла и была схвачена обеими руками самым отчаянным образом.