Теперь у него появилась новая тема для разговоров, и я искренне скучал по тем временам, когда выслушивал многоэтажные пожелания руководству завода.
Пальцы и ладони старательно отыскивали, выглаживали, сминали…
– Ну и как оно, – продолжал любопытствовать сосед слева, – много художники получают?
– Хрен его ведает, – тут я был совершенно честен. – Я ж только учился.
– И не узнал? – сосед был откровенно разочарован. – Чего учился, если расценок не знаешь?
– Ради идеи! – неожиданно подал голос пацан-«косильщик».
– Помолчал бы! – проскрипел Макар Антонович. – Что ж ты в военном комиссариате об идеях забываешь?!
В палате тут же завязалась живая дискуссия на тему «Духовное и материальное – что важнее?». Меня оставили в покое, всем кагалом навалившись на юного идеалиста.
Я продолжал свои манипуляции. Должно быть, со стороны казалось, что я просто нервничаю – руки снуют над одеялом, как ткацкие челноки. Иногда замирают, что-то сминают или разглаживают, снова проверяют. Я понимал всю степень риска. Молился богу, которого пока не встречал во Вселенной, чтобы искусствовед имел не только тонкую душу…
…И вздрогнул, когда услышал над самым ухом:
– Здравствуйте, любезнейший! Вы позволите присесть на вашу постель?
– Нет! – я испуганно раскинул руки над одеялом, как курица, которая пытается прикрыть птенцов от падающего камнем коршуна.
– О, – только и смог сказать гость.
– Вы его извините, – послышался голос Вениамина Петровича. – У него травма. Сотрясение мозга…
– …и потеря зрения, – добавил я. – Прошу простить, но садиться на кровать не нужно. Меня зовут…
– Александр Петрович, – сказал гость, – я уже знаю. А я Михаил Леонидович, кандидат искусств.
– Очень приятно, Михаил Леонидович, – я счел нужным слегка наклонить голову.
Впрочем, при этом старался не пошевелиться. Одеяло ни в коем случае не должно потерять форму.
– Как вы понимаете, – я старался говорить сухо, почти строго, – путь в изобразительное искусство для меня закрыт.
– Ну… – кандидат искусств явно пытался меня приободрить. – Медицина сейчас…
– Не с моими деньгами… Извините, что перебиваю.
Я вдруг понял, что вся палата превратилась в одно большое ухо. Это плохо… Могут украсть идею… Хотя кому тут красть? Не тот контингент.
– Поэтому мне пришлось изобрести новый вид искусства, – я сделал паузу. – Кинестетический. Или, если угодно, тактильный.