– Однажды я увидел на льду собачку, – закричал я. – Она так замерзла, что даже перестала дрожать. Она только смотрела – вот так вот – большими влажными глазами, вот посмотрите!
Указательными пальцами я сдвинул кожу под глазами вниз.
Невероятно – они все замолчали. И смотрели на меня с таким выражением, будто говорили: «Не переборщи, мы и так уже вот-вот зальемся слезами». Но самое интересное было впереди – об этом они еще не знали.
Я продолжал рассказывать:
– Я хотел взять эту собачку на руки, бедняжечку, но оказалось, что задница у нее вмерзла в лед. В зимний лед. Который иногда достигает толщины в двадцать сантиметров. Почти как полярный лед, может лежать вечно, а в один прекрасный день растаять. – Я с пылом мотал головой.
Они явно не ожидали услышать от меня таких научных сведений о льде (почерпнутых от Пита Звана).
– Люди с баржи дали мне миску с теплой водой и тряпку. Миска была с трещинкой и текла.
Тот, кто помнит подробности насчет мисочки, не врет.
Я посмотрел на слушателей. Они сидели словно воды в рот набрав. Я был горд как никогда.
– А потом я растопил лед под собачкой, – рассказывал я со слезами в голосе. – Песик стал меня лизать, облизал все лицо, его язык чуть не примерз к моему носу, – это была совсем паршивая беспородная собачонка, но паршивые беспородные собачонки тоже хотят жить.
Я смолк и скрестил руки на груди в ожидании аплодисментов.
– И всё? – спросил папа.
– Всё, – ответил я.
Ворланд сказал:
– А потом Фикки рассказал тебе, где он живет, и ты вернул его счастливому хозяину.
Я ничего не ответил.
– Ах, малыш, – сказал Мостерд своим гулким, как из колодца, голосом, – в правде нет никакой радости, в этом ты прав. Ты поэт, но для высокого полета у тебя еще слабоваты крылышки.
Папа усмехнулся.
– Всё это – чистая правда, – воскликнул я и поднял два пальца, – клянусь!
Они молча смотрели на меня. С ними шутки плохи, с этими друзьями. Я спрыгнул с сундука, забрался за кресло и уткнулся головой в колени. Я вам покажу, думал я, старые хрычи, крылышки, говорите, слабоваты, – идите вы в болото, чтоб вам пусто было, черт бы вас побрал, никогда ни за что я вам ничего больше не расскажу.