Мотыгин повернул выбеленное могущественным страхом лицо к старшему прапорщику:
– А… да-да, всё нормально, старшина, – одеревенелый язык плохо слушался.
– Он грозился вам?
– Грозился? – офицер одёрнул китель, пригладил топорщившиеся усы и уже управляемым командирским голосом изрёк: – В моей роте никто не может угрожать мне! Я тут закон и порядок! А Острогор что-то тут пытался мне показать!
– Штык-ножом? – старшина Шкурко нуждался в пояснении. – Это как же?
– Ну… Он употребил его в качестве указки.
– Хм… Тогда понятно, – сказал старшина, хотя никакой ясности из слов Мотыгина он не получил. Ослабив давление на распростёртое под собой тело, Шкурко осведомился: – Поднять, что ли, сержанта?
Жест Цезаря, дарующего свободу гладиатору, окончательно завершил возвращение старшего лейтенанта в его привычное состояние.
– Поднимите.
Шкурко, чьи рост и вес имели самые выдающиеся кондиции в роте, сгрёб Острогора в охапку и придал ему вертикальную позицию.
– У нас произошло небольшое несовпадение в точках зрения на проведённую в помещении уборку, – начал Мотыгин. – Так вот, сержант Острогор нарушил субординацию и использовал неуставную форму общения. Как командир роты я сегодня же! – он дёрнул правой бровью и ткнул в потолок указательным пальцем. – Безотлагательно! Подготовлю приказ о его аресте на 10 суток! Старшина, снимите его с дежурства и подготовьте к отправке на гауптвахту!
– Есть, товарищ старший лейтенант!
Опытный старшина догадывался, что случилось в туалете, и даже не стал пытать сержанта о причине конфликта, когда ротный покинул кафельный отсек. Хлопнув здоровой лапищей по плечу взъерошенного парня, Шкурко беззлобно сказал:
– Допрыгался, Острогор! Неча было ножичком воздух дырявить! Это оружие, а не учительская палочка.
Вот так Острогор оказался в казённом доме, где успел провести уже пять суток.
На шестые, после завтрака, его определили на работы в подвал столовой, где хранились овощи. Заражённая грибком картошка таращила на арестантов глазки-бородавки, мрачно морщилась и источала тошнотворный запах. Серая жижа, скопившаяся под кучами, концентрировалась в мерзкую слизь, липшую к сапогам. В тусклом свете электричества и спёртом воздухе хранилища верховодили гниль и разложение.
– Ты и ты! – начпрод тюрьмы тыкнул пальцем в Острогора и колченогого арестанта с эмблемами танковых войск. – Берите носилки. А вы, – повернулся он к прочим, – совковые лопаты. Грузите им тухлятину. Потом поменяетесь. Очистить тут всё! Вперёд!