Забавно, что я забыла о правилах. Ей не полагалось здесь находиться. Всякий раз, когда доходили слухи о том, что группа негров собирается прийти в воскресенье утром на нашу службу, дьяконы, сцепив руки, вставали на ступенях церкви, чтобы их не пустить. Мы любим их во Христе, объяснял брат Джералд, но у них есть свои места.
– У меня сегодня день рождения, – сказала я, надеясь пустить его мысли в другое русло.
– Правда? Тогда с днем рождения, Лили. Так сколько тебе исполнилось?
– Четырнадцать.
– Спроси его, можно ли тебе взять парочку этих вееров как подарок ко дню рождения, – сказала Розалин.
Он издал тоненький смешок:
– Ну, если мы начнем раздавать веера всем, кто этого захочет, то в церкви не останется ни одного веера.
– Она просто шутит, – сказала я и встала.
Он улыбнулся, довольный, и провел меня до самой двери, а Розалин шла следом за нами.
Снаружи солнце светило еще ярче. Когда мы прошли мимо дома священника и снова оказались на шоссе, Розалин извлекла из-за пазухи два церковных веера и, придав своему лицу выражение невинности, передразнила меня: «О, брат Джералд, она просто шутит».
* * *
Мы вошли в Силван с самой гадкой его стороны. Старые дома из шлакоблоков. Вентиляторы, втиснутые в окна. Грязные дворики. Женщины в розовых бигуди. Собаки без ошейников.
Пройдя несколько кварталов, мы оказалась возле заправки Эссо на углу Уэст-маркет и Парк-стрит – место, знаменитое как пристанище для мужчин, у которых слишком много свободного времени.
Я обратила внимание, что на заправке нет ни одной машины. Трое мужчин сидели возле мастерской на пластиковых стульях, положив на колени лист фанеры. Они играли в карты.
– Крой, – сказал один из них, и заправщик, в шапочке с козырьком, шлепнул карту на лист фанеры. Он поднял глаза и увидел нас: Розалин шла, махая веером, и, подшаркивая, раскачивалась из стороны в сторону.
– Эй, взгляните-ка кто идет, – закричал он, – ты куда, черномазая?
Издалека до нас доносились взрывы петард.
– Не останавливайся, – прошептала я, – не обращай внимания.
Но Розалин, у которой оказалось меньше здравого смысла, чем я надеялась, произнесла тоном, каким ребенку в детском саду объясняют очень трудные вещи:
– Я иду зарегистрировать свое имя, чтобы мне разрешили голосовать, вот куда я иду.
– Нам лучше поторопиться, – сказала я, но она продолжала идти в своем обычном медленном темпе.