– Мы можем позавтракать без компьютера? Ты думаешь, мне приятно печь блины, когда ты сидишь там, общаешься черте с кем?
– Опять блины с дерьмом. Такое прекрасное утро, зачем надо все испортить? Ну, давай я сам их испеку, если тебе так сложно. Ты из всего делаешь проблему.
– Дай мне хоть в этом почувствовать себя творцом, – смахнула Фортуна очередной блин со сковородки в аккуратную стопочку ему подобных.
– А я что – не даю? Неужели это так сложно – сделать приятное и не настаивать на том, что ты его сделал, и чего тебе это стоило. Ладно, иди сюда, я тебя поцелую.
– У меня руки в муке.
– Зачем мне руки для поцелуев?
– Вместо аперитива.
– Теперь я понимаю, почему некоторые не могут друг без друга.
– Почему?
– Им нечем будет питаться.
Фортуна села на мои колени, развернулась всей грудью и закрыла глаза. С балкона ее груди мне отрывался прекрасный вид. Губы едва разомкнулись сгоравшей пламенем розой. Я проглотил цветок.
– У меня блин сгорит, – шепнула она.
– Да и черт с ним, – приготовился я к ее порыву, но она и не думала уходить.
И в ответ проглотила фиалку моего рта. Казалось, что перемешались не только слюни, но и зубы, и языки. Все стало общим.
Запах подгоревшего хлеба приятно ласкал нюх. Румяный диск теста быстро чернел по краям и скукоживался. Было похоже на затмение солнца. Скоро дым начал резать глаза. Но мы продолжали.
– Папа, что-то горит? – Сын выскочил из своей виртуальной норы.
– Мама блины готовит, – крикнул я ему сквозь кумар.
– Аа, я думал – пожар. Позовете, когда будет готово, – удовлетворенный, закрыл он за собой дверь кухни.
– Ты видела, как его надо выкуривать из Интернета? – встал я как по команде вместе с Фортуной.
– Любовью, – принялась Фортуна за сковороду, отскребывая почерневшее тесто.
– Открой окно, – сказала она мне спокойно.
– Хочешь выйти? – начал я открывать его, глядя сквозь стекло во двор. В поле моего зрения забралась муха, она пробежалась по нему и замерла. Глядя туда же, во двор, стала потирать ладошки.
Конец ознакомительного фрагмента.