Понтиак мягко тронулся с места. Монготройд решил уйти на шоссе 294 – по утрам пробки были плотнее. В наушниках фоном играли «Дорз» – задавали ритм трассы и не мешали думать. Выехав на хайвей, встроившись в плотный поток машин, Джереми наконец-то позволил себе испугаться за Ба. Он любил её больше всех в семье и рос у неё на руках, пока мать с отцом постигали вечные истины то в индийском ашраме, то в хипповской коммуне Фриско. Он до сих пор помнил узор трещинок на половицах старинного дома, книжный шкаф, полный ветхих томов вперемешку с яркими покетбуками, чашки из тонкого, покрытого синими цветами фарфора, в которые Ба разливала по утрам чай. Её маленькие, сильные руки швыряли и резали тесто, выдавливали косточки у вишен, виртуозно пластали сыр на прозрачные ломтики, накладывали на рубашки невидимые заплаты, утирали слезы и сопли и ни разу не поднялись, чтобы ударить непутевого внука. Она вечно хлопотала по дому и ни дня в своей жизни не работала за деньги, обихаживала внуков, племянников и бесчисленную родню, безнадежно увещевала мать и отца наконец пожениться. Она была Ба, лучшая в мире бабушка. Через три года после смерти отца она переехала в Лейк-Парк – чтобы не становиться обузой для родственников. Джереми избегал думать, каково деятельной, независимой Ба прозябать среди стариков, но такова жизнь. Каждый месяц… каждые три месяца он навещал Ба, выводил её на прогулку, дарил цветы и беседовал. Она бодрилась, подшучивала, когда внук одарит её правнуками. И вот – галлюцинации. Возраст, проклятый возраст!
Приземистое коричневое здание выглядело угрюмым. Больница есть больница. Безразличный клерк в регистратуре оторвался от груды бумаг, чтобы сообщить: миссис Сполдинг, третий этаж направо, в сознании, врач будет завтра, подробности у медсестры на этаже. Джереми с отвращением втиснул себя в кабину – он терпеть не мог больничные лифты с их теснотой и запахом дезинфекции. Палату он нашел сразу. Ба дремала, откинув голову на подушку, беззащитная, маленькая, в отвратительной белой рубахе. Подойдя ближе, чтобы разбудить бабушку, Джереми разглядел ещё кое-что и вздрогнул. Они привязали её! Ремнями к поручням! Вот ублюдки!!! Волна острой ненависти подступила к горлу, но он сдержался:
– Просыпайся, Ба! Овечкам пора на лужок.