Леня был неразговорчивым, и вообще Лия почувствовала, что она здесь лишняя, что человек, наверное, хочет спать, есть, а ее, Лии, присутствие только мешает ему заниматься своими обычными делами.
– Согрелась? – спросил Леня и потер ей плечи своими огромными ладонями. – Растереть тебя?
– Спасибо, мне уже совсем не холодно. Спасибо.
Она знала, что если она будет держаться вежливо и по-взрослому, он, может, больше не будет к ней прикасаться.
Леня засопел.
Лия поняла, что если бы она согласилась, чтобы он растер ее, то он не сопел бы так громко и недовольно.
Потом она уже не знала, где лучше сидеть – здесь или в ночном дворе. По крайней мере, во дворе она бы не чувствовала такого неудобства, как здесь, – вдавленная в спинку кровати, в позе, которую боялась изменить даже легким движением, чтобы не привлечь к себе внимания. Там она хотела стать собакой, здесь – тараканом или мышкой, чтобы забиться под кровать.
Леня досмотрел матч.
И пошел на лестничную площадку.
И оттуда – наконец-то! – Лия услышала папин голос.
Правда, сначала забасил Леня, за что-то выговаривая папе, и она зажала уши руками.
Потом Леня вернулся и сказал:
– Иди, он очнулся.
И Лия шмыгнула за дверь.
Папа, опустив глаза, стоял на пороге.
Лия молча завела в квартиру велосипед и, не включая света, направилась в свою комнату.
Как была – в одежде, с нечищеными зубами и грязными коленками, улеглась под одеяло, накрыла голову подушкой и замерла.
Пусть думает, что она спит…
Пусть думает.
Но он так не думал!
Щелкнул выключатель, папины руки начали отрывать от ее лица подушку, и наконец ему это удалось.
– Лапа, – сказал папа, – лапа, прости…
И поцеловал ее мокрую, отнятую от глаз, руку.
Это была худший, самый страшный момент за весь день. Ведь Лия могла выдержать все – гастроном, троллейбус, обратную дорогу с остановками возле деревьев, кровь в сандалиях, сочувственные взгляды соседок, ночное сидение на скамье, холод, голод, жажду, прикосновение потных Лениных ладоней…
Она давно привыкла быть сильной. Но единственное, что могло выбить ее из этого упрямого состояния силы – вот такое «прости», и это нежное – «лапа», и…
И то, что за этими словами ничего, совсем ничего не стояло, ведь точно так же он говорил ей много раз, и в его глазах стояли настоящие-пренастоящие слезы. И тогда Лия – сотый или тысячный раз – чувствовала безумную любовь к папе. Потому что она была старше.