Отец принимал агентов холодно. Целыми днями он сидел на отсыревшей лежанке на террасе, иногда наклоняясь, чтобы велеть подать очередной полудюжине застройщиков стаканчики с чаем. Папа говорил мало, только сидел с мрачным видом и щелкал своими четками. Чем меньше он говорил, тем больший шум поднимался на террасе. Застройщики хлопали ладонями по столу, плевали в стену красной от жеваного бетеля слюной, но в итоге наконец устали и угомонились. Тогда отец встал, кивнул человеку с волосами, смоченными сиреневой водой, и вошел в дом.
Вчера у нас навсегда отняли маму, а сегодня мы стали миллионерами.
Смешная штука жизнь, правда?
На самолет компании «Эр Индия» мы сели уже ночью. В спину нам дул жаркий бомбейский ветер, волосы пахли бензином и нечистотами. Повар Баппу и его родичи, не скрываясь, плакали, прижав ладони к стеклянной стене аэропорта – они напоминали мне гекконов. Тогда я не знал, что мы видим Баппу в последний раз. Полет стерся из моей памяти; единственное, что я помню, это то, что Мухтар всю ночь провел, уткнувшись в бумажный пакет, и наш ряд сидений вонял рвотой.
Шок, вызванный смертью мамы, длился еще какое-то время, поэтому мои воспоминания о следующем периоде нашей жизни обрывочны; в памяти у меня остались отдельные странные, яркие ощущения, но никакой целостной картины. Несомненно одно: отец выполнил обещание, данное на могиле мамы, и в один миг мы потеряли не только нашу любимую маму, но и все, что было нашим домом.
Мы – шестеро детей от шести до девятнадцати лет; овдовевшая бабушка; тетя и ее муж, дядя Майюр, – все мы сидели в ярко освещенном зале аэропорта Хитроу на пластиковых сиденьях, а папа орал на чиновника иммиграционной службы с худым лицом, который должен был решить нашу участь, и размахивал перед ним бумагами с перечислением своих банковских счетов. Именно на таком сиденье я впервые ощутил вкус Англии: вкус холодного и отсыревшего сэндвича, проложенного салатом с яйцом, завернутого в треугольный кусок пищевой пленки. Лучше всего мне запомнился хлеб, то, как он расползался на языке.
Никогда еще раньше мне не доводилось пробовать ничего более безвкусного, мокрого и белого.