Так что и для отца особых тайн в этом отношении не было. Но тогда его совершенно не трогало все это».
Старшая дочь Распутина приводит историю, будто бы случившуюся с отцом в возрасте 16 лет, когда он впервые приехал в Тюмень, чтобы продать хлеб. Эта история должна была, очевидно, объяснить, почему Григорий Ефимович издевался над женщинами-аристократками, хотя независимых подтверждений ее достоверности нет, как и многих других событий в биографии Распутина: «Однажды на главной улице Тюмени отец увидел выходящую из мастерской с вывеской «Модистка» «невиданную красоту»: стройная фигура, белокурые волосы выбиваются из-под вуали, одета в лиловое шелковое платье с маленьким турнюром.
Объектом обожания оказалась госпожа Кубасова – скучающая жена старого богатого мужа. Кокетка, которой польстило восхищение мужика. И это при том, что она его и за человека-то не считала.
С ним можно поиграть, решила она.
Ирина Даниловна специально стала приезжать к городским воротам, ища встречи с парнем.
И вот как-то, когда коляска барыни поравнялась с возом отца, из экипажа высунулась служанка и сказала:
– Госпожа велела передать: через час ты должен сидеть на ограде имения Кубасовых напротив черного хода.
Бедный, бедный отец! Если бы он знал, что было ему уготовано.
Ясно, что через час он сидел на ограде поместья, на одной из лужаек которого могло поместиться все хозяйство Распутиных. В дверях появилась уже знакомая ему служанка, и по ее знаку отец перебрался во двор. Оттуда – в летний домик.
Увидев предмет своего обожания так близко, он остолбенел. По представлением деревенского парня, она была голая. Не считать же платьем нечто, почти полностью открывающее грудь и плечи. Голова пошла кругом.
Она улыбалась ему ободряющей улыбкой. Хотя каждой каплей крови он рвался вперед, все мышцы сковал благоговейный страх. Быстро догадавшись о его состоянии, она с видимой готовностью распахнула объятия. Повинуясь, он с трудом двигался. Очутившись в объятиях почти божества, отец погрузился в самое настоящее блаженство. Он не имел представления о духах и ароматических притираниях.
Что делать дальше, он не знал. Просто стоял, неуклюже сжимая ее в объятиях. Ирина Даниловна велела ему раздеться, а сама быстрыми шагами вышла из комнаты.
В лихорадочном волнении отец сорвал с себя одежду и, оставшись в чем мать родила, последовал за ней, как он полагал в ту минуту, в райские кущи. В полумраке комнаты он едва различал возлюбленную, лежащую на диване. Она все еще оставалась одетой. Думая, что она поступает согласно какому-то странному обычаю высшего общества, он внезапно застеснялся собственной наготы, но горящий в нем огонь сжег остатки разума.