Маккэндлесс был невелик ростом, но крепок и жилист, как странствующий сезонный рабочий. Но больше всего Уэстерберга поразили его темные глаза. Чувственный взгляд юноши выдавал присутствие каких-то экзотических кровей (возможно, среди его предков были греки или индейцы чиппева) и был настолько беззащитен, что Уэстербергу сразу захотелось взять парнишку под свое крыло. Как подумалось Уэстербергу, он обладал той нежной красотой, по которой сходят с ума женщины. Лицо парня отличалось странной пластичностью: бесстрастное и непроницаемое в один момент, оно могло в следующую же секунду внезапно расплыться в широченной улыбке. Улыбаясь, парень практически переставал быть похож на себя и демонстрировал крупные, лошадиные зубы. Мальчишка был немного близорук и носил очки в тонкой стальной оправе. Судя по всему, он был голоден.
Минут через десять после их знакомства Уэстерберг сделал остановку в городке Этридж, чтобы передать посылку своему приятелю. «Он угостил нас пивом, – рассказывает Уэстерберг, – и спросил у парня, когда тот в последний раз чего-нибудь ел. Алекс признался, что, наверно, пару дней назад. Сказал, что у него вроде как вышли все деньги». Услышав эти слова, жена хозяина дома уговорила их задержаться и приготовила Алексу плотный ужин. Умяв его за считаные минуты, парень уснул прямо за столом.
Маккэндлесс сказал Уэстербергу, что хочет добраться до Сако-Хот-Спрингс, расположенного в 380 километрах на восток по автостраде № 2. Об этом местечке он узнал от каких-то «резиновых» (так называют бродяг, передвигающихся по стране «на резиновом ходу», то есть на собственных автомобилях, в отличие от «кожаных», не имеющих своего транспортного средства и поэтому вынужденных путешествовать автостопом или «на кожаном ходу», то есть на своих двоих). Уэстерберг ответил, что сможет подкинуть Алекса всего километров на пятнадцать, потому что потом ему нужно будет свернуть с трассы на север к Санберсту, где он в данный момент убирал урожай и жил в трейлере рядом с полем, на котором работал. Когда Уэстерберг остановился, чтобы высадить Маккэндлесса, было уже пол-одиннадцатого ночи, а на улице лило как из ведра. «Господи, – сказал Уэстерберг, – мне совесть не позволяет отпустить тебя под этот чертов ливень. Спальник, я вижу, у тебя есть… так, может, поедем со мной в Санберст, переночуешь у меня в вагончике?»