Тут бы и призадуматься Сидорову вслед своим почувствиям. Но то ли сутенёр-дезодорант его окончательно одолел, а верней, горячая близость незнакомки, её льющиеся меж пальцев волосы, её плечи под тонкой блузкой, её губы, которые он неловко ловил и не мог изловить во мраке.
– Сейчас, сейчас, настойчивый ты мой, шёлковым шепотом сказала она, угодив наконец в его очумелые объятия, – Сейчас, мой ночной разбойник, – погладила по щеке, по волосам, развела у себя за спиной его руки, – Я сама!.. Ты сам!.. Скорее!.. – лёгким дуновением пальцев коснулась, приказательно коснулась его рубашки. И отскользнула…
Боже, каким невыносимо медленным показалось Сидорову себя раздеванье! Какими неуправимыми, узкими, коварно запутанными были предатели-рукава, подлецы-штанины, как сволочно вцеплялись в пятки, прикидывались кожей ног сдираемые носки! Как нетерпеливо, непривычно дрожали его руки!.. А мысль о том, что она рядом (Рядом!) и сейчас (Сей! Час!) делает то же (ТО! ЖЕ!), пульсно билась в его звонкий череп, высекала фейерверкные искры и радужные круги.
Смутная тень её то приближалась, то удалялась. Он уже взялся за плавки, она остановила его руки, нежно подняла их вверх, отступила в сторону, во тьму, и зачем-то хлопнула в ладоши…
В тот же миг всё вокруг взорвалось бешенным светом.
Рогатая люстра под потолком – ослепительная зверюга, электрический хам – вывернула мир светоизнанкой, опрокинуласуть его, разбила вдрызг, в абсурд все понятья и почувствья.
И продравшись сквозь световой обвал, с трудом прозрев, Сидоров увидел ужасающую картину.
Комната была полна народу. Люди сидели за длинным, празднично накрытым столом, стояли у стены, таились в углах. На столе красовались сильно початые закуски, весьма отпитые выпивки.
Люди, как один, пялились на него и смеялись, хохотали, хихикали, ржали, хрюкали, кудахтали, икали, взрыдывали от смеха, утирали весёлые слёзы, складывались втрое от хохотных конвульсий, падали на колени, изнеможённо обнимали друг друга.
Деревянное изумление Сидорова медленно проходило. Он оглядел, осознал себя, стоящего посреди зала. Под ногами валялись скомканные брюки, рубашка, туфли, носки. Ой, было же, было над чем хохотать! Как глупо, как гнусно купиться! Каким оказаться кретином! Слава Богу, хоть плавки оставил!
«А где же она!.. та… где она, эта мерзавка! Такой дешёвый спектакль! И он!.. Где же она, эта тварь, куда подевалась!? Уб-бить!..»