Остаётся одно – лежать, закрыв глаза и вспоминать. Напряжение мысли у меня ещё пока получается. Надолго ли?
Вспомнить… Вспомнить всё, что удастся, и попытаться вспомнившееся переосмыслить.
Начну, пожалуй, с детства.
Сидели в беседке детского садика, который не работал и стоял с заколоченными дверьми и окнами. По-моему он вообще никогда не работал, сами мы в детский сад не ходили. Мы – это я, семилетний белобрысый ангелочек, и мой одногодок и лучший друг детства Вовка Лукин. Тоже беленький, да ещё и кудрявый. Мальчики из приличных семей. Два ангелочка! Мой отец работал ГИПом в «Гипродамбе», Вовкин папа не знаю кем, тоже инженером каким-то. Но тоже в «Гипродамбе».
Сидели и матерились. Слова новые, таинственные, нам нравилось их произносить. Запретный плод…
– … моржовый, – говорил я.
– … волосная, – говорил Вовка.
Что такое «…» в первом случае и что такое «…» во втором мы знали, нам это объяснил Гера. А вот «моржовый» – думали, большой. Слово же «волосная» вообще произносили неправильно. Надо было «волостная», от слова волость, а мы думали – волосатая.
Короче, нас застукали на месте преступления.
– Женька, атас, – тихо сказал Вовка и переместился на перила беседки.
Я стоял спиной к входу. Собственно говоря, я и не сразу среагировал на Вовкин «атас». Стою, лыблюсь, как дурак.
А может, Вовка и не «атас» сказал? Может, «шухер»? Нет, точно не «шухер». Мне кажется, в нашем детском лексиконе этих слов – шухер и атас – на тот момент ещё не было. Может быть, Вовка вообще ничего не сказал, а просто взял и вспорхнул на перила? Но глаза Вовкины я помню – в них был натуральный испуг.
– Ага! Материтесь? – услышал я за спиной взрослый мужской голос.
– Это не я, – быстро сообразил мой лучший друг и указал на меня, – это он научил.
Меня схватили за шкирку, я вырвался и попытался убежать, но через три секунды был снова пленён. Вовка не терял времени даром – только сверкнули в воздухе подошвы его сандаликов и тут же затрещали кусты сирени. Ну… насчёт подошв Вовкиных сандаликов это я так, образно, не увидел я их, только слышал, как Лукин ломится сквозь кусты.
– Стой здесь, – грозно приказал мужик, который наверняка был никаким не мужиком, а молодым парнем, и, естественно, комсомольцем, просто все взрослые – без градации по возрастам – казались нам во времена детские мужиками и бабами, в смысле женщинами. – Никуда не уходи. Понял меня?