«Так вроде одна только что посмела? Нет? Правда, передумала», — глумится мой спящий или пьяненький мозг. Но вслух я этого осмотрительно не произношу. Ну его, этого Гогу. Он же Гоша, он же Жора. А то опять обидится.
— Согласная я, Георгий! — произношу погромче, чтоб уже не осталось сомнений у этого нервного Победоносца. — Простите, не знаю, как вас по батюшке.
— Позовите отца Томаса. Пусть обвенчает нас немедленно, — царственно даёт он отмашку, а мне до коликов становится смешно. Священник! Венчание! Да тащил бы в койку — и все дела. Я и так не отказалась бы.
И во время этой вынужденной заминки, пока мне помогают подняться с колен, разглядываю его с пристрастием. Высокомерен, породист, презрителен — в общем, всё как я люблю. Типичный урод. Шикарный и испорченный.
Морщась от боли, я разминаю немилосердно вывернутые плечи, а он, оценив меня как муравья с высоты своего исполинского роста, вдруг хватает за подбородок. И рассматривает, зараза, словно покупает лошадь.
«Раньше надо было разглядывать, — хмыкаю я. — Теперь не отвертишься. Сделал предложение — женись!»
— Ваше Величество, — склоняется в поклоне запыхавшийся священник.
— Венчай! — берёт меня за руку жених и поворачивается к преподобному.
— Пред ликами богов и людьми, — шлёпает розовыми влажными губами упитанный святоша. — Берёшь ли ты Катарина Лемье в мужья Его Величество короля Абсинтии, герцога Литрума, Георгиуса Рекса Пятого?
— Беру, — усмехаюсь я не столько своему странному имени, сколько говорящим названиям королевских владений.
Чего только не выдумает отпущенное на волю воображение. Абсинтиум. Литрум. Оно мне, конечно, польстило: литр абсента я бы вряд ли высосала. Хотя рюмок пять неразбавленного «Полынного короля» опрокинула точно. И парами через трубочку похоже надышалась знатно.
— Ваше Величество, берете вы в жёны...
— Беру, — перебивает папашу Томаса король и смотрит на меня довольно и злорадно. — Отбрыкалась, козочка? Я отучу тебя и бодаться.
«Ой, ой, ой, напугал ежа голой жопой» — строю я ему рожицу, когда он отворачивается. И без особого подобострастия протягиваю потребованную священником руку.
— Волею данной мне… — бубнит он положенное себе под нос, связывает наши запястья белой лентой, пока я несколько запоздало перевариваю в уме полученную угрозу.
А с чего это он меня, собственно, козой назвал? На каком таком основании? И я уже готова аргументированно возразить, когда ощущения, что мою несчастную руку сунули в огонь, напрочь отбивает все мысли. Словно вверх от ленты по всем сосудам потекла раскалённая лава. И адская боль пронзает всё тело вместе с ней.