За Тайкой с Анухрихой бабы гнали своих коров. Уже вся деревня знала про погорельцев, а потому хотелось увидеть их своими глазами.
– Ночью приехали?
– В бане Павловой ночевали?
– А баба рожает?
– Рожает, когда срок привалил. Ох, Господь наш, прости нам грехи наши, – судачили бабы, погоняя буренок.
Когда подбежали Тайка с Анухрихой, Павла рванул дверцу баньки, и из ее притемненной глубины вырвался едва сдерживаемый вой. Павла буквально подхватил Анухриху под локотки и внес ее к роженице. Но тут же выскочил из предбанника, сорвал с головы кепчонку и осенил себя крестом, щурясь на огненно-розовый край солнца, выглянувший из-за кромки темного леса.
Все молча смотрели на пастуха в глубоком раздумье. И тут, нарушив тишину, как гром среди ясного неба, прозвучал басок Кандыбихи, бабы богатырского роста и мощного телосложения:
– Так что это, вся эта орава в бане останется жить? А если, к примеру, я захочу помыться-попариться, раз у меня, к примеру, нетути бани своей.
Павла почесал затылок:
– А ты, Кандыбиха, к примеру, в эту баньку не поместишься. Ты, к примеру, и в дверной проем не просунешься. Моесси ты, к примеру, у Тялоха, в его просторной бане, ну и мойся. Аль он тебе худо мочалкой спину трет? Али ты ему самогону мало даешь?
Раздался дружный хохот. Толпа баб загалдела, и Кандыбиха, втянув голову в плечи, быстренько засеменила по улице к своей избе – прочь от этих баб-балоболок, от пастуха Павла, к которому все бабаедовцы относились с почтением. А как же: честный человек, понимает в ветеринарии, а еще и «хвилософ» – скажет, будто в узел завяжет.
«Погоди, погоди, хвилософ, дойдет мой черед пастуха кормить, я тебе кой-какой травки подсыплю – весь лес обдрищешь…» – Кандыбиха вдруг остановилась, повернулась лицом к бабьей толпе:
– Эй, вы, козы драные со своими безрогими козлами, пелювала я на вас. Вот вам! – она повернулась спиной и нагнулась, задрав юбку. Все ахнули, увидев внушительных габаритов бело-розовый зад…
Бабы заулюлюкали. А Кандыбиха медленно удалилась, помахивая березовой веткой.
Дверь баньки распахнулась, на пороге стояла Анухриха и, победоносно поглядывая на баб, объявила:
– Двойню родила погорелица, кричат в два голоса, с перевязанными пупками лежа на березовых вениках. Ой, и орут-то, радехоньки, что вырвались на свет Божий.