Это был настоящий хлеб, испеченный нашими матерями в русских печах, ароматный и вкусный, пышный и румяный… Такой хлеб грезился нам долгими днями, снился по ночам, когда навалился на наш народ страшной бедой убийца-голод. Гадали люди, думали, кто ж такое злодейство утворил? Кто так похозяйствовал на погибель людскую? И кому ответ держать за миллионы погубленных жизней?
Последний наш пир на берегу Ухли с хлебом и песнями был в конце августа 1930 года. А через год всех нас, еще зеленых подростков, разогнал голод. Кого куда! Одни нашли последний приют на погосте, другие отправились колесить по стране в смрадных вшивых вагонах в поисках чуда – сытых уголков. Все в нашей жизни спуталось, поломалось. Рухнули радужные планы. А как мало хотелось нам: жить в родном поселке, работать на нашем стеклозаводе. И родители тут же, что еще надо? И никакие заморские принцы нам не нужны. Наши принцы были рядом. Каждый из них еще в школе выбрал себе принцессу, ревниво оберегал ее, тайно подбрасывал записочки… Будущее казалось таким надежным: любовь, семья, работа. Зачем, зачем же грянула такая лютая беда, такое лихо? И не было спасения от него, не было! А потому над серебряным поясом Ухли, над роскошными зарослями голубых незабудок потянуло смрадным запахом смерти.
Подметили в народе, что одна беда не ходит. Творило черное кровавое буйство и другое лихо. Часто так бывало, ворвутся в дом, избу, барачную конуру глухой ночью чужие люди, поднимут онемевших от страха хозяев с постели и, отшвырнув детей, с плачем прильнувших к родителям, уводят кормильцев в неизвестность, навсегда, на веки вечные. Исчезали отцы, матери, братья, сестры, юные сыновья и дочери… За что их хватали по ночам, за что жизни лишали, детей сиротили? Кто же и когда и за это злодейство ответ держать будет?! Кто и когда?
Заросло травой кострище, где мы недавно, счастливые, варили уху и пели песни. И строили планы на будущее, мечтали, не чуя беды. Выловили в Ухле рыбешку, будто сквозь сито процедили реку. Опустели берега. Ни души! Только одна я каждое утро бегаю вдоль сонной воды узкой тропкой, проложенной рабочими торфоразработок. И не по доброй воле и охоте – дело гонит: ношу брату Сашке обед. Бегу быстро, чтоб не остыла пшенная похлебка. В узелке, который несу, кроме крынки с похлебкой кусок хлеба с мою ладошку. Хлеб черный, вязкий, кислый, но все же – хлеб! И мне никак не отделаться от этого хлебного запаха. Он, этот запах, до того хорош, что нет сил: сосет под ложечкой и кружится голова. Только бы не зацепиться за кочку, не упасть, не уронить бы узелок с крынкой. Бегу, бегу и пытаюсь обмануть себя, как-нибудь заглушить чувство голода. Глубоко вдыхаю запахи трав и цветов, но к своей досаде не слышу этих медвяных ароматов: пахнет хлебом!