– Посиди смирно пару минут, –
попросил Герман, – и все сразу пройдет.
Он сосредоточился, очищая верхний
ментальный слой. Берт поначалу напрягся, потом расслабился, даже
довольно что-то промурчал. Герман убрал руки и символически
отряхнул их. Улыбнулся, хоть Берт этого и не видел.
– Ух ты! Уже совсем не больно! –
по-детски восхитился Альберт. – Что ты сделал?
Герман пожал плечами, не планируя
отвечать, и вернулся к своей койке.
– Я живу один. То есть, жил. Это
место занято, все остальное в твоем распоряжении. Можешь выбрать
любой шкаф, они почти все пусты.
Берт открыл первую попавшуюся дверцу,
постоял перед пустыми полками, стянул с себя легкую куртку с
нелепой меховой опушкой и впихнул в шкафчик.
– Это все твои вещи? – Герман
удивленно приподнял бровь. Гардероб его друга прежде не отличался
такой скромностью. – Или их доставят позже?
Альберт нервно дернулся, куртка
попыталась выпасть, и он торопливо засунул ее обратно.
– Н… нет. Это все.
Это уже ни в какие ворота не лезло.
Берт всегда отличался легкомыслием и с охотой влезал в
неприятности, но сейчас с ним происходило что-то уж совсем
нехорошее. И пусть тогда их связь внезапно прервалась, Герман
понимал, почему, и не таил обиды, считая, что рано или поздно их
пути все равно должны были разойтись. Что, впрочем, не означало,
что ему стало наплевать.
Он резко поднялся и без объяснений
направился к выходу. Оставить все как есть он просто не имел права,
какова бы ни была причина, он обязан о ней знать.
– Стой! – Берт справился со
своенравной верхней одеждой и бросился к нему. – Ты куда?
– Пойду прогуляюсь, нужно кое-что
прояснить, – он взялся за ручку. – Один. Сиди и жди меня тут.
Понятно?
Альберт послушно закивал.
Даже для его непосредственного
характера так легко относиться к потере памяти – странно, и эта
мысль буквально подгоняла Германа в сторону здания администрации,
где располагались деканаты. Учитель Кишман наверняка в курсе этого
дела, иначе почему он принял документы, да еще и спустя месяц после
официального начала учебного года?
Быстрым шагом он миновал коридоры
общежития, проигнорировал вялые выпады ролановских приятелей,
встречавшихся ему на пути через парк, и даже не сразу заметил, что
никто так и не осмелился ничего сказать вслух. Только поток
негатива, непонимания и злой обиды тянулся за Германом как щупальца
гигантского спрута. Голова моментально отозвалась тупой болью, и он
ускорился.