— Игнатовых-то... Ну как
не знать... Ох... Глеба-то, который упыреныш, мужики отловили
да кол в сердце ему осиновый вбили, да сожгли, чтоб
не встал боле. Егора, старшего, с женой и дитем
схоронили. Маринку еще раньше закопали, когда Глеб-то
ее порезал, знаешь? — Юля кивнула. — Ну так
вот. Осталося их, значит, четверо...
***
Осталось их четверо,
Игнатовых-то — Петр, Настя, Нюрка да Ульяшка — три
сестры и брат. Настасья на похоронах Егора с семьей
все себя корила сильно — не пожалей она Глеба,
не открой щеколду — не вырвался бы упыреныш
на свободу, сколько душ-то дальше б жили... Ведь
не тока Егора с женой да младенчиком заморил —
еще восемь душ детских угробил! И дети эти замученные тяжким
бременем ей на совесть легли.
Плакала Настасья над гробами-то
закрытыми, плакала над могилами. Прощенья у них вымаливала.
Пожалел девку один из мужиков — видно же, что
убивается так, что и в себя прийти не может,
да налил ей перевара в стаканчик. Голову-то
придержал, да выпить заставил.
Ожгло Настасье горло-то
с непривычки, дыхание перехватило, но мужик тот
отстраниться не дал, все выпить заставил. А как
выпила — зашумело у ей в голове, полегчало.
Перестала рыдать, успокоилась. До дома дошла да спать
упала.
А с утра проснулась —
голова болит, в горле сушь, будто воды неделю не видала,
да мысли тяжкие опять накатили. С ясностью поняла
Настасья, что виноваты они пред Левонихой — не заставили
Нюрку сознаться. А сознайся она — и жива бы
была Аринка, и беды бы не было.
А то и вовсе бы не пускать их обоих
на речку — тож беды бы не было...
Встала Настасья — а ноги
не идут, заплетаются, по сторонам ее качает.
Доплелась до ведра с водой, глотнула водички. Есть
захотелось. Пошла к столу, глядь — а под лавкой,
у стенки, бутыли стоят с переваром.
То на поминки сготовили, да не пришел никто
опосля кладбища — Аринки с Левонихой побоялися. Так весь
перевар наготовленный и остался. Схватила Настасья бутылку.
Плеснула в кружку щедро да залпом и выпила.
Снова хорошо стало. Мысли всякие
отступили, боль притупилася. Хорошо... Подумала Настасья, подумала,
схватила две бутыли да на огороде спрятала — пускай
лекарство будет. Вот как хорошо — заболела душа — выпила
капельку, и полегчало сразу. И не болит боле.
Понятно теперь, почему его на похоронах-то пьют — душу
лечат.