— Да что
ты заладила — монастырь да монастырь! Ты жизни
не видела! А ну как полюбишь кого? Нет, Ульяшка,
и не проси — не дам я тебе жизнь свою
угробить, — пытался достучаться до сестры Петр.
— Лучшая служба Господу — семью создать да деток
рожать, да мужа любить. Потому выбрось эту блажь
из головы, да начинай мужа себе присматривать, —
сердито выговаривал ей брат.
— Не могу
я в миру, не мило мне ничто. Братик, отпусти, век
Господа за тебя молить стану!
Петька убеждал ее, убеждал, даж
к отцу Михаилу отправился, чтоб вразумил девку-то, но, поняв,
что оттуда помощи ждать не приходится, плюнул
да свез ее, куда просила.
В монастыре Ульяшка расцвела.
На своем месте она там оказалась. Послушницей стала —
постриг пока принять нельзя было, мала еще, а вот
в послушницы — в самый раз. Обряды исполняла истово,
старательно, в молитвы всю душу вкладывала.
Прошло так-то с полгода.
Приняла на себя Ульяшка обет молчания. И душа
ее радовалась тому, пела прямо. И матушка-настоятельница
не раз ее отмечала, перстом указывая — вот, глядите,
как веровать надобно: искренне, истово!
Покой обрела Ульяшка. И верила
искренне, что простил ее Боженька, отвел страшное проклятие.
И оттого еще больше молилась она за брата
да за сестренок — чтоб и им такое же
счастье выпало. Молилась до слез, рекой текущих
из сияющих глаз, благостью наполненных.
На Рождество, в самый что
ни на есть великий праздник, Ульяшка в храм
не бежала — летела, чтоб вознести хвалу Господу, чтоб
излить всю радость, коей она была переполнена. Половину службы
на коленях отстояла, того не заметив, умываясь слезами
радости.
Как вдруг, в самый яркий, самый
радостный миг службы, кто-то встал рядом с Ульяшкой. Сперва-то
она не заметила — настолько далека она была от тела
этого бренного, воспарив вместе с песнопениями к самому
куполу...
Но что-то было неправильно,
не так... И это что-то тянуло Ульяшку, от службы
отвлекало. Раз скосила она глаза на туфельки детские, два
скосила — и лишь тогда мысль в голову
проникла — а что дитя здесь делает, в монастыре?
Подняла глаза Ульянка — а рядом с нею,
в строгом черном платьице, аккуратным белым воротничком
украшенном, Аринка стоит, с самой дорогой большущей свечкой
белого воска в руках. Серьезная стоит, личико спокойное,
на алтарь глядит, где надо, крестом себя осеняет, молитву
вслед за батюшкой слово в слово шепчет...