Так, но Алексей Девотченко тем временем уже в Германии, язык он выучил, и при его гибкости и дивной музыкальности, ему не трудно будет осчастливить немецкую публику. А нам, сидя на сорока миллиардах в преддверии трехсотлетия города, к славе коего мы не имеем ни малейшего отношения, без разницы – одним актером больше, одним меньше. Потом будем вопить о гибели культуры, которая и создается людьми вроде Девотченко, а не людьми, важно восседающими в пышных залах Управления культуры.
300 лет Петербурга еще за горами, через два года. Но интересная особенность, с которой город войдет в свой новый век, ясна уже сейчас.
В Петербурге не стало поэтов.
Не видно их и не слышно. Ни хороших, ни плохих. «Замолкли звуки чудных песен, не раздаваться им опять. Приют певца угрюм и тесен, и на устах его печать». Видимо, так сбылось проклятие царицы Авдотьи – «Быть Петербургу пусту!» – и там, где реками и водопадами лилась поэтическая речь, наступило безмолвие.
Я еще помню времена, когда «поэтами» назывались солидные дядечки с портфелями, любившие заседать на собраниях и живо интересовавшиеся жилищным вопросом. Помню и других, немытых-нечесаных подпольных «поздних петербуржцев», очень вопивших против тех, солидных дядечек, и предлагавших нечто небывало новаторское. И у тех и у других не помню ни единой строчки. Но они все что-то писали, читали, гордо и скромно стреляя глазами, когда о них говорили: «поэт»… Были, меж тех и других, и талантливые или просто способные к стихосложению, к чудной мерной речи. И вот ничего не стало – ни Союза писателей, куда первые «поэты» не принимали вторых, подозрительных, ни «Сайгона», ни поэтических вечеров, ни графоманского вала стихов в журналах, ни отдела поэзии в Доме книги, ничего… Как это странно – в ландшафте питерской культуры не иметь фигуры поэта.
Кто же напишет сатиру на вельмож из Управления культуры? Кто сочинит элегию на воцарение Виктора Черкесова на Петровской набережной? Кто, наконец, сложит оду «К 300-летию Санкт-Петербурга?» Как мы дошли до жизни такой, что у нас нету поэтов, даже придворных?
И зачем нужны эти скучные миллиарды, и вечно пляшущее начальство, и к чему течет Нева, и зажигаются вечером фонари, для чего идет снег, звонят колокола, и театры приглашают публику – если об этом некому написать стихи? Какой же мы тогда Петербург и что мы собираемся праздновать? То, что за восемьдесят годков сумели угробить все созданное за двести двадцать лет?