Дыков поднял голову и с силой откашлялся. После чего во дворике стало так тихо, что можно было различить веселенький мотивчик из окна прошелестевшей по соседнему переулку машины.
– Но я снимаю шляпу перед Мартой Матвеевной за то, что сегодня в центре Москвы такие разные, быть может, не близкие по духу люди слушают строки Гумилева и Мандельштама. Мне это приятно в первую очередь как учителю русской словесности, каковым я до сей поры остаюсь. К сожалению, мы очень поверхностно знаем свою литературу. И мало знаем о людях, ее создававших. Позволю, господа, лишь одну цитату. Ахматова пишет в своем дневнике об Осипе Эмильевиче, с семьей которого была дружна. Обратите внимание на сдержанный, если не телеграфный стиль изложения, который до предела усиливает ощущение трагизма времени. У расстрельной стены, знаете ли, витийствовать не тянет. Упоминаемая Надя Мандельштам – это любимая жена поэта.
Беня достал из кармана камуфляжной куртки блокнот, задрал его над своей кудрявой головой, стал читать, делая ударение на каждом слове:
– «Второй раз его арестовали 2 мая 1938 года… В это время мой сын сидел на Шпалерной уже два месяца. О пытках все говорили громко. Надя Мандельштам приехала в Ленинград. У нее были страшные глаза. Она сказала: «Я успокоюсь только тогда, когда узнаю, что он умер».
И снова повисла тягостная пауза. Гладкая выглядела растерянной, у нее горели лоб и щеки. Первые ряды силились делать отстраненные, все понимающие лица. На последних рядах подвыпивший актер, примелькавшийся в сериалах про бандитов, в которых он органично смотрелся уркаганом, да и в жизни был парнем незатейливым и бесшабашным, негромко сказал соседке в бриллиантах:
– Отжег по полной. Сам гений, едрёныть…
Соседка отвернулась и полезла в сумочку за платочком.
Беня же, как ни в чем не бывало, продолжал:
– Я, господа, хотел прочесть стихотворение Осипа Эмильевича, но, думаю, это лучше сделает одна из прекраснейших актрис нашего театра и кино, великолепная чтица и знаток поэзии, народная артистка России Оксана Пучкова.
Раздались аплодисменты, которые немного разрядили обстановку, до предела накаленную речью «поэта и парохода», как звали Дыкова на радио.
Пучкова, поднимаясь на сцену, порывисто обняла Беню и, встав перед микрофоном, начала вдохновенно читать одно из самых известных стихотворений поэта «За гремучую доблесть…».