– Ладно, – сказал он, – забыли. Хочешь – играй. Лучше так…
За ужином дед шутил и вообще казался слишком бодрым.
– Что, всё-таки подписали договор? – спросил отец.
Мать с укоризной взглянула на него, а дед только хмыкнул:
– Как же! Им, сукиным котам, новенькое подавай! «Ваше „Горное эхо" – конечно, классика и бестселлер, но к этой бы поэме две-три новых бы…» Ничего, я им напишу! Делов-то! Напишу так, чтоб аж… – Он опять до хруста сжал кулак и потряс им в воздухе. – Они от страха верноподданического обосрутся, но напечатают, да!.. Ты, доча, на меня не смотри и не шикай! Сам знаю! Но я – дикарь, мне можно!
– Не выдумывай, – устало сказала мама. – Ну какой ты дикарь?..
– Окультуренный! «Осознавший» и «бежавший из постдиктаторской анархии». Что я, по-твоему, газет не читаю? До сих пор вон пишут, а сколько лет прошло…
Папа покачал головой и даже отложил в сторону свой электронный ридер.
– Какое вам дело до их мнения? Они все эти годы говорили и будут говорить. У них мозги так устроены. Без этого они же сойдут с ума от собственной никчемности.
– Не любишь ты людей, – усмехнулся дед. – А ещё врач.
Он вдруг успокоился, как будто решил наконец для себя что-то очень важное.
Папа пожал плечами:
– А вы – любите? Всех до единого? После всего, что пережили?
Дед залпом допил чай и промокнул усы салфеткой.
– Это, – сказал, – другая история. Не за столом и не при детях…
Когда Сашка чистил зубы перед сном, он услышал, как мама с папой моют посуду и вполголоса о чём-то спорят:
– …опять устроит какую-нибудь глупость.
– Не устроит.
– Уверена?
– Все эти годы он не вмешивался.
– Но мы же с тобой знаем, что хотел. А сейчас, когда… Ты ведь слышала, что он говорил.
– Он говорит это не первый раз. Пусть говорит. Они его там не воспринимают всерьёз.
– Наши или?..
– И те и те. Пусть говорит. Это он себя накручивает, ему тогда лучше пишется.
«Ну да, – мрачно подумал Сашка, – ему лучше, а другим страдать».
Дед нацепил очки, устроился у себя за столом и погасил верхний свет. Абажур с фениксами придвинул поближе, разложил тетрадки, какие-то пожелтевшие листы, блокноты. Щёлкал семечки и шуршал бумагой. Иногда делал пометки огрызком карандаша.
Семечки и стихи – это у него было неразделимо, как вдох и выдох. Сашка, когда совсем мелкий был, думал, что все поэты так писали: и Святослав Долинский, и Анатоль Пуассе, и даже великий Ричард Олдсмит, – в одной руке перо, другая бросает в рот семечки.