Веснадцать - страница 4

расцветай, хорошей для того, кем окажешься брошена,

для того, кто с тобою суров, разметайся огнями-косицами.

он умнее всех профессоров, он святая твоя инквизиция, он

твой крест, и неси же его, по тобою нехоженым улицам,

ты из пламени выйдешь живой, он в поклоне невольном

сутулится, настоящее имя вскричит, поцелует горелый

подол тебе, пепел будет в гортани горчить, но сама себе

сделаешь оттепель, только помни про имя имен, и про

ведьмино слово единственно, он тогда будет словом

клеймен и полюбит тебя, словно истину, равнодушие

снимет рукой, не отвергнешь его – значит, женится,

слово то…» – и ушла на покой, растворившись во мраке,

волшебница.

я все жду, я ночами не сплю,

испускаю безмолвные жалобы,

я все жду, что прошепчет «люблю»,

а иначе я здесь не лежала бы,

а волшебницы нет до сих пор,

я то в коме, то в крике, то в панике,

жизнь уходит, как поезд в депо,

и кончается в стареньком спальнике.

У меня есть мама, две кошки, своя комната, и окно, что выходит во двор промокший и выплескивается в блокнот. Я учусь, of course, на бюджете, мне важнее phonetic smile, чем неглаженые манжеты и штанинная бахрома. Я уже не малюю стрелки – экономлю минуты сна, дико хочется бить тарелки и орать, что кругом весна – но в агонии бьются лужи, превращаясь в сырую хлябь. Я кричала бы, но простужен голос мой и чертовски слаб.

Я кричала бы о насущном, что сигарою прожжено – как боюсь оказаться скучной, как не выгорит стать женой – бросит, бедный, на полдороге, сам запрыгнувший в руки приз, я – экранная недотрога, неудавшийся декабрист; посиди, дорогой, с ребенком, я бегу на квартирник в семь, а жена – под одну гребенку скромно выстрижена, как все. Ей выстирывать и готовить, и блюсти очевидный долг – я же, знаешь, совсем не то ведь, из меня не выходит толк.

Из меня не выходит даже, а выкрикивается навзрыд – вот бы замок с блестящей стражей, вроде был, да давно уж срыт.

Ни стабильности, ни покоя. Покоряю дождливый сквер, настроение никакое, разум прёт по ночной Москве. В поезд, в шапку-перчатки-куртку, в серединочку декабря, тамбур красить углём окурка – ощущая, что всё – не зря. И облизывать, как целуясь, фильтры импортных сигарет, зная:

в окнах московских улиц – те, кто может тебя согреть.

Я кричала бы о постылом, об отсутствии перспектив.