– Мэ с Эной родственники. М-м… свояченыца? – спрашивал взглядом у Инны, снова крутился к Сергею. – Я женат на ее сестре.
– Как мало я о тебе знаю, – кинул Сергей Инне.
– Это и лучше.
– Для кого? – скользнуло недовольство Сергея.
Инна обратилась к иностранцу, в этом содержалось сдержанное раздражение на соотечественника:
– Кстати, позже напомни – ей хотела кое-что послать мама, нужно будет связаться. – Голос умеренно взмыл: – Дитер! Все-таки отчего Таня так редко бывает на родине? Сдавайся, твои происки!
– Отнют, она… м-м… как это… шибко работает… Впротчем, видэтесь ви часто. Кстати, что там с твоей визой, проволочки сняты? Ми поедэм вместе?
Сергей кисло напомнил о присутствии:
– Куда, если не секрет?
Дитер охотно пояснил:
– Разве Эна не говорила? Ми живом в Австрии. Я понимаю так, что информация обо мне Эна вас не посватила. Мой отэц – русский. Вэрнее помесь с молдованин. Моя фамилия производный – Деордиц… В конце сороковьих годы отэц убещал – там бэли сложни обстоятэльства. Его жизнь стала проиграна… – Помолчал. – Я его редко вижусь.
Сергей вскинул глаза:
– Ваш батюшка игрок?
Дитер неохотно довел до сведения:
– Отнют. Он бэл охранник – ему угрожали зэки… Я не могу сказать определенно – отец не любит это вспоминать. Кстати, тут Екатеринбург жил мой дадья – тэперь он умер. Словом, я родился уже в Вэнэ. Здесь, однако, нахожусь часто – по бэзнес.
Сергей проворчал:
– Бэзнес это вещь, – впрочем, набрал улыбку. – И какого рода? – Стрельнул к Инне: – Думается, такое любопытство в порядке вещей?
– Женского рода, – пытался шутить, обозначив это хихиканьем, Дитер. – Мануфактура, так говорили прежде. Я очень лэблю это слово.
– То-то и есть, что женского, – буркнул Сергей, сколько возможно укрывая желчь.
– Я очень много езжу. – Взгляд Дитера постоянно ходил от Сергея к Инне. Улыбка шла постоянная, иностранная – неживая. – Это нужно. И я лэблю Россию – кров голосует. Здесь много дэль.
А фортепьяно забирало. Какие звуки извлекали его опрятные клавиши: до-соль-фа-диез-соль ми-бемоль-до-ля – боже, что за чудная мелодия. Вот пошел ядреный пассаж, и как славно подпекали басы – исключительно в душу. Глаза Инны убраны поволокой, она – негде. Можно представить, сколь высокое эхо звучит в ее душе – значительные мгновения!.. Чу, однако, взгляд ее прикоснулся к земному – никак бедолагу собачку тронул. Точно! Подле той дистрофичной шавки некая старушенция суетилась – соболезновала. Впрочем, на пристальный глаз вовсе и не старуха. Здесь обнаруживалось нечто среднее между вокзальной синявкой и претенциозной дамой пятидесятых… Особа, безусловно, пьяна. И широка душой. Что демонстрирует, суя животному какой-то продукт. Собачка же воротит нос, при этом искоса с сильным недоверием разглядывает особь. Мадам презент уже и впихивает (широта души обязывает), на что собачка абсолютно аристократично делает разворот и вальяжно удаляется.