С запозданием все эти процессы роста национального самосознания начались и в Якутии. Царская власть, как и советская, преследовали тех, кто в полный голос говорил о проблемах возрождения своего народа, о большей самостоятельности его в решении своей судьбы. Всё это расценивалось как покушение на основы государственности, на неделимость территории, как призывы к неповиновению и т. д. Словом, если ты озабочен национальными проблемами, – значит, ты националист. Не больше и не меньше.
…И в тот мартовский поздний вечер, когда я разговаривал с Георгием Прокопьевичем Башариным на его квартире в Якутске, национализм, как культурное явление, еще не был реабилитирован, но идеологическая борьба с ним приутихла. Башарин больше рассказывал, я – слушал.
Ложность понятия «национализм» для якутов мне к тому времени уже стала ясна и понятна. Так долго и с таким упоением с «национализмом» нигде не боролись. Словно какие-то чудовища из олонхо расползлись по Якутии.
Подмена понятий ощущалась сразу. Искренняя любовь к своему народу Кулаковского (его письмо «Якутской интеллигенции», см. в приложении к книге), истолковывалась, как «националистическая». Развитие национальной культуры и просвещение якутов подразумевали какой-то «националистический душок». Гражданская война в Якутии, одна из самых продолжительных на территории страны, сводилась к тому же противостоянию «националистов» и «интернационалистов». Репрессии 20-30-50-х годов проводились под теми же лозунгами.
Якутская интеллигенция вынуждена была всё время оправдываться: нет, мы – самый что ни на есть дружелюбный народ, мы не собираемся уходить из России, не хотим быть с Китаем или Японией, мы не внушаем молодежи какие-то ложные идеи и злые мысли. У нас имеется своя культура, и мы ее очень любим. Что в этом плохого?
Интересная деталь: обвинения в «национализме» стали звучать только с 20-х годов, когда в Москве шла сложнейшая политическая и идеологическая борьба на самых верхах, когда определялась будущность страны.
Я как-то читал стенограмму одного из тогдашних партийных съездов, еще не выправленную в последующие годы, без цензурных изъятий. Вопрос о русском шовинизме был вынесен на обсуждение съезда, стал, чуть ли не главным. С каждым выступлением зал всё больше накалялся и приходил в недоумение. С трибуны звучали голословные обвинения, прокурорский тон не сходил с уст рьяных, распалявших себя, ораторов. Они шли в атаку, как на войне. Чашу терпения делегатов съезда, большинство которых было из провинции, рабочие и крестьяне, переполнило выступление Христиана Раковского, который перешел в «ловле русских шовинистов» почти на визг. Тогда из зала ему крикнули: «Назови хотя бы одного шовиниста». Раковский обернулся к президиуму, где и русских-то почти не было, и гневно воскликнул: «Калинин!» Михаил Иванович явно стушевался: «Вы меня с кем-то спутали, товарищ Раковский. Я тут не причем».