– Мистер Мэнвилл, ваша жена и вправду серый кардинал? – спрашивал репортер, с мерзкой улыбочкой уставившись на меня. Рост Джимми был под метр девяносто, из-за сложения его прозвали быком, а я недотягивала до метра шестидесяти. На серого кардинала, в руках которого сосредоточена реальная власть, я никак не походила.
– Все решения принимает она. А я лишь озвучиваю их, – объявлял Джимми, демонстрируя в своей фирменной улыбке превосходные зубы. Лишь те, кто близко знал его, замечали ледяной холод в глазах. Джимми не терпел пренебрежительного отношения к тому, что он считал своим. – Без нее я бы ничего не добился, – добавлял он, дразня слушателей. Мало кто знал его настолько хорошо, чтобы понять, шутит он или нет.
Через три недели я случайно столкнулась с фотографом, который в тот день был с этим репортером. К этому фотографу я особенно благоволила, потому что ему не доставляло садистского удовольствия отсылать редактору снимки, сделанные в самых невыгодных ракурсах, где мой двойной подбородок виден во всей красе.
– Что с вашим другом, который расспрашивал про нашу семью? – поинтересовалась я, изображая дружелюбие.
– Уволен, – коротко отозвался фотограф.
– Что, простите?
Не поднимая глаз, он менял в фотоаппарате батарейки.
– Уволен, – повторил он, наконец подняв голову, но посмотрел не на меня, а на Джимми.
Умный фотограф не добавил ни слова. И я так же мудро воздержалась от дальнейших расспросов.
У нас с Джимми было неписаное и невысказанное правило: что бы ни делал Джимми, я не вмешиваюсь.
– Как жена мафиозо, – сказала обо мне сестра через год после того, как мы с Джимми поженились.
– Джимми никого не убивает! – с негодованием возразила я.
В тот же вечер я рассказала Джимми о разговоре с сестрой, и на миг в его глазах появился блеск, которого в то время я еще не научилась опасаться.
Через месяц мужу моей сестры предложили работу его мечты: зарплата вдвое больше прежней, служебное жилье и машины. Няня для дочери на полный рабочий день, три горничные, членство в загородном клубе прилагались. Отказаться от такой работы было невозможно. Несмотря на переезд в Марокко.
Когда самолет Джимми разбился, а я овдовела в тридцать два года, вся пресса мира писала лишь об одном: что Джимми не завещал мне «ни гроша». Мне не достался ни один из его миллиардов – не помню даже, сколько всего их было, два или двадцать.