Кулаков делал слабые попытки защищаться, но вал нарушений графика был так велик – Председатель все перечислял и перечислял дни, когда Кулаков пришел позже, а ушел раньше (порой он писал тексты дома, чтоб не мешали сплетничавшие редакторши), что объяснить каждое нарушение не представлялось возможным. Кулаков подумал, что Ольга Прянишникова, которая зачастую приходит часа на два позже положенного, не станет за него вступаться, опасаясь и за свою участь. Обмирая, он сказал себе: а вот и выход… а ведь это, пожалуй, выход… (Он потерял нить жизни, а теперь теряет последнее: работу… что ж – вот и хорошо-с!..) И, уже не сопротивляясь, написал заявление, на котором Председатель тут же поставил резолюцию и придавил тяжелой фигуркой бесстыжего фавна: заявление могло улететь в окно и зацепиться за ветку магнолии, как плоский ядовитый канцелярский цветок.
– Да, но две недели, согласно законодательству, вы все же должны отработать, – услышал Кулаков уже в дверях. – В противном случае мы также вынуждены будем уволить вас, но уже по статье тридцать три, пункт четыре КЗоТ, согласно которому…
Дальнейшего Кулаков не слышал. Надрага в предбаннике так и не отвела глаз от монитора. «Ритка, – подумал Кулаков, – Ритка, Ритка…»
Ольга Митрофановна, как он и предполагал, ничего не знала и, ужасаясь, даже делала слабые попытки бежать к Председателю, но Кулаков эти попытки пресек, чему Прянишникова была только рада; он же был благодарен ей за то, что она хотя бы тут же, при нем не бросилась к своему компьютерному пасьянсу. Когда он уходил, начальница просительно сказала:
– Володенька, но ты ведь сделаешь сегодняшний «Дневничок», правда же?
Кулаков кивнул: тогда он будет вне студии, в гостинице или на кинопросмотрах… монтаж начнется в двадцать часов, когда большая часть народу уже разъедется по домам. Он представил все эти сожалеющие, насмешливые, злорадные, задорные взгляды студийцев, которые пронзят его навылет: вот вам и Кулаков – гордость телестудии, пал от тычка секретарши!.. Унизительнее всего были эти две недели, которые ему иезуитски навязали отработать.
Кулаков зашел в редакцию, открыл сейф, чтобы взять кассету. Вверху было отделение в виде стальной шкатулки, открывавшееся тайным набором цифр; Кулаков призадумался и набрал-таки заветный номер… И вдруг вспомнил… весь день в нем что-то свербило, чесалось, томила какая-то расслабленная неудовлетворенность, он напрочь забыл, каким образом проснулся сегодня… А проснулся он от того, что кто-то шептал в левое ухо (причем, очнувшись, Кулаков понял, что ухо вмялось в подушку): «Основной вопрос философии: успеть умереть прежде, чем испортишь со всеми отношения, или успеть испортить отношения, прежде чем умрешь?» Кулаков протянул руку – в шкатулке сейфа лежал пистолет «ТТ»… Он сунул оружие в большую коробку от эфирной кассеты и обе коробки – и с кассетой, и с пистолетом – положил в черный «съемочный» портфель, который ему преподнесли всей редакцией на сорокалетие.