Ага, на лице госпожи было написано, что бывают плохие, бывают те, которые хуже, а после них уж чудовищные.
За первую неделю, помимо истории с дымом, я пролила на пол масло из лампы, оставив скользкое пятно, разбила фарфоровую вазу и подпалила щипцами для завивки прядь рыжих волос мисс Сары. Мисс Сара не стала браниться. Она перетащила ковер на масляное пятно, спрятала в кладовке погреба разбитую вазу и отрезала подпаленные волосы щипцами для снятия нагара.
Только в одном случае мисс Сара звонила в колокольчик: если к нам приближалась госпожа. Бина и ее девочки, Люси и Фиби, начинали петь: «Вот трость стучит. Вот трость стучит». Предупреждающий колокольчик мисс Сары давал мне некоторую свободу, и я, бывало, уходила по коридору к эркеру, откуда видна гавань с океанскими волнами, накатывающими на пристань. Ничто не могло сравниться с этой великолепной картиной.
Увидев ее впервые, я затопала ногами и, подняв руку, пустилась в пляс. Вот когда я обрела свою религию. В тот момент я не понимала, что такое вера, не отличала «аминь» от «аллилуйя». Знала лишь: во мне появилось нечто, связавшее с этой водой.
Я видела, как волны меняют цвет. В какой-то день они бывали зелеными, потом бурыми, на следующий день – желтыми, как сидр. Фиолетовые, черные, голубые. И все время в движении, ни на миг не успокаиваются. По морю взад-вперед ходят корабли, в глубине плавают рыбы.
Мне хотелось спеть воде песенку:
Через воды и моря
Рыбы пусть везут меня.
Хоть и длинен водный путь,
Мне с дороги не свернуть.
Спустя месяц или два я прилично освоила некоторые дела по дому. Но даже мисс Сара не знала, что иногда по ночам я покидаю пост у ее двери и до рассвета смотрю на воду, искрящуюся в лунном сиянии. Сверкали огромные, как блюдца, звезды. Иногда был виден остров Салливан. В темноте я тосковала по матушке, мне не хватало нашей кровати и развешенного над нами лоскутного одеяла. Я представляла себе, как матушка шьет их одна, вспоминала набитый перьями грубый мешок, красный кожаный мешочек с булавками и иголками, мой чудный латунный наперсток. В такие ночи я со всех ног мчалась в каморку над конюшней.
Матушка очень сердилась каждый раз, когда, проснувшись, заставала меня в своей постели. Говорила, если меня поймают, то беды не оберешься, я, мол, и так часто вывожу госпожу из себя.