… Проще всего было бы, если б сестра вдруг преставилась. Тихо-кротко, в самом расцвете лет. Или, скромно потупив глазки, подалась в монастырь – видение, мол, мне было. Так в какую обитель ее возьмут с полным пузом?! Даниил Бельцский – суровый князь. Если в Романовичах играла византийская жаркая кровь, по бабке, а у них с сестрой и по матушке, то Мстиславичи были чистыми северянами, плоть от плоти снегов, и били с рассудочной, ледяной яростью. Выдай он за белоголового Даниила непраздную Заюшку, крови пролилось бы – не утереться. И как отказать теперь? Отложить свадьбу, дожидаясь, пока родит? Девку с бабой даже слепой не спутает. Другой сестры на выданье нет, дочери от Янки еще малы, а приблудную княжну против законной кто же возьмет? Похоже, выбор один – Даниилу отписать, мол, больна Зоя тяжкой хворью – лихоманку подхватила или гнилую горячку. Сестру с бабами до самых родов из терема не выпускать ни на шаг, сказать, что слегла княжна. Челяди пообещать – язык отрежу, буде кто проболтается. Или в самом деле поотрезать языки?… Князь мотнул головой – чай, не половец. Как родит – в монастырь. Дитя… пусть сперва свет увидит, там поглядим. Можно на сторону отдать. Может, и мы с Янкой воспитаем, своя кровь, не чужая…
Неожиданно князь остановился посреди улицы. Верный Серко тут же сел рядом, ткнулся носом в ладонь. Осторожно отпихнув пса, Борис поскреб пятерней в затылке. А с чьею кровью смешалось византийское золото, кто отец будущего ребенка? Если князь или старший боярин – можно ведь брак на брак поменять. У старшого Романовича, Святослава Черниговского, было две дочки на выданье, у среднего брата, Михаила Унежского, одна поспела. А не то с половецкими ханами породнить Бельцы или в Византию к материной родне… Поперек телеги лошадь запряг! – взъярился на себя князь. А если снасильничал кто Заюшку? Или по доброй воле с гриднем сошлась, с челядинцем али холопом?! убью. Вот тогда – убью гада, – решил Борис, и на этом ему стало легче.
– Что печалишься, свет-надежа князь? Ночью с бродягами стакнулся, запеченного в глине ежа откушал, а теперь чревом маешься? Или пестрою юбкой по устам мазнуло, а медку-то и не досталось? – хитрец Боняка тотчас заметил, что лицо князя просветлело. Привычно увернувшись от заслуженной оплеухи, он заглянул в лицо Борису, снизу вверх, моргая выпуклыми глазами: