Но как же посмел этот мальчишка прикасаться к женщине, которую сами Олимпийцы вручили человеку, превосходящему его во всем? Ему, могучему Гектору Дарданиону[1], Щиту Трои. Самому славному из всех многочисленных отпрысков великого Приама. Богоравному герою. Сколь сильно желание выхватить из ножен этот клинок – драгоценный клинок из аласийской черной бронзы – и наотмашь, с оттягом, полоснуть стоящего перед ним наглеца. Чувствуя, как легко распахивается плоть под нажимом острого лезвия в умелой руке. Видя, как смертной пеленой затягиваются глаза, посмевшие взирать со страстью на ту, что должна принадлежать лишь одному.
Нет! Прочь, наваждение! Это же Парис! А в ушах вкрадчивый шепот морской волны:
– А как же отец твой, царь Приам? А мать, добродетельная Гекуба? Какими глазами посмотришь ты на них, когда они спросят тебя: «Где брат твой Парис?» И что ответишь? Не лучше ли положиться на волю богов?
– Богов, – покорно повторяешь ты.
– Да, богов. Ведь кто, если не они, привел вас в город моего супруга? Кто сделал так, что встретились я и твой брат – царевич Трои и царица Спарты? Кто разжег в наших сердцах любовный пламень? Кому еще такое под силу? – Голос женщины с лицом Андромахи крепнет, и вот уже он звенит кимвалом: – И кто тот глупец, который решит воспротивиться их воле, если решат они, что нам суждено быть вместе?!
Старший царевич, стиснув зубы, смотрит в прекрасные очи самой желанной женщины на свете. Нет ни брата, ни каюты маленького корабля, ни моря, ни небесного свода над ним. Есть лишь эти глаза. В них столько огня, страсти, желания – кощунственного, невозможного, почти непристойного. Но постепенно огонь вытесняет все. Разгорается, с треском пожирая все и вся. Выплескивается наружу. Тысячами тысяч жарких искр летят беспощадные стрелы. В языках пламени мелькают наконечники копий, алые от крови. Факелы, в которые они обращаются, поджигают дома. Те пылают высокими гребнями на шлемах сшибающихся бойцов. И не пламя уже трещит – то рушатся высокие стены, на которые еще ни разу не поднимался враг.
«И брани быть, и городам гореть, и женщины вина, а не богов, что сгинут и герои, и вожди…» – беззвучно шепчут губы Гектора.
Он крепко зажмуривается на мгновение, а когда вновь открывает глаза, морок исчезает. Приамид принимает решение.