– Завтра с отцом Николаем пойду я.
На фоне фиолетового неба медью отблескивали знакомые тополя.
– Такой свет называется контрастным, – зачем-то сказал отец Николай. Он сбавил шаг – до убежища всего один квартал. Уже незачем спешить.
– Да, знаю. Сегодня холодный закат. Но заморозка не будет.
Солнце падало в облако.
Кэт поежилась. Внезапно вернулась к разговору, который они начали в сквере:
– А Вику нельзя сомневаться. Но это как раз то, что он делает все время.
– Вику трудно. Он считает, что его жизнью распоряжаются люди, этого недостойные. Он сражается, как может.
– Я не знаю, как объяснить. Меня-то он точно слушать не будет. Но может, хоть вы с ним поговорите? Когда он сомневается, он все время принимает худшее из решений. Но он ведь… даже если понимает, что его собеседник прав, даже в этом случае он все равно найдет в чем усомниться. А это плохо для всех, понимаете?
– Кажется, понимаю. Но, видишь ли… мне кажется, тебя он все-таки услышит быстрее, чем меня…
Старый коттедж под тополями встретил их тишиной и взглядом темных окон. Так и должно быть: на первом этаже окна заколочены фанерой, на втором – завешены плотными тряпками. Осенний воздух уже холодный, а самодельная печка пока больше дымит, чем греет. Ее еще отлаживать и отлаживать. Ничего, до настоящих холодов есть время. А пока можно обойтись и одеялами. Их намародерил в соседней пятиэтажке Дир. Еще прошлой зимой, когда они только нашли это место.
– Что-то неладно, – пробормотал отец Николай и побежал к дому. Кэтрин отстала, банки в рюкзаке тяжело шлепали ее по спине.
Дверь нараспашку. Темно внутри.
Чиркнула зажигалка, мелькнул огонек и тут же исчез, загороженный широкой спиной священника.
– Ах ты!.. Катя, не торопись. Отойди к стене и стой там. Тихо, как мышка.
Она кивнула, хотя отец Николай и не мог этого видеть. Потом спохватилась и напомнила:
Конец ознакомительного фрагмента.