«Никогда, - я сжимаю кулаки, - никогда, никогда, никогда ты больше не посмеешь меня ужалить».
И выдыхаю, потому что – да, он не сможет. Никак не сможет. Ведь для этого ему пришлось бы как минимум перелететь океан.
— Не слушай ее, она просто злится, что с Игорем снова все неопределенно, - говорит Вера, когда мы выходим из салона после примерки. Теперь мне сюда только через неделю, на генеральную репетицию. – Юлька успокоится, и сама будет прощения просить, еще и голову пеплом посыплет.
Пока мы плетемся сзади, Юля идет перед нами и громко орет в телефонную трубку. Орет о том, что ее уже все достало, что так больше не может продолжаться, что у них с каждым днем все хуже и непонятнее. А я словно стекленею от каждого слова, потому что это все так похоже на тот вечер, на нашу размолвку, после которой я заперлась в первой попавшейся комнате и долго плакала, уткнувшись лицом в подушку. Что я тогда ему сказала? Я не помню каждую фразу, но точно так же, как Юлька сейчас орет своему парню, орала в лицо Рафаэля: «У нас что-то ломается, понимаешь?!»
— Извини, но я… - Останавливаюсь и ловлю непонимающий взгляд Веры. Мы договорились втроем пойти в кафе и устроить то, чего не делали уже очень давно: развлечь себя простыми посиделками.
— Кира, да ну брось, - пытается переубедить подруга.
Я быстро чмокаю ее в щеку, прошу попрощаться за меня с Юлькой и просто сбегаю, пока не начала реветь на всю Андреевскую. Рафаэль всегда говорил, что я ужасная плакса, и держал в нагрудном кармане носовой платок. И еще смеялся, что я одинаково сильно реву и на душещипательных мелодрамах, и на детских мультиках.
Я прячусь в салоне подаренного Димой «Ниссана», кладу руки на руль и устало толкаюсь в них лбом. Где-то здесь, прямо в самом центре, пульсирует огромное, пожирающее изнутри чувство вины. За то, что сказала те слова сгоряча, поддалась импульсу. За то, что хотела порвать из-за ерунды, которой теперь и не вспомню. И за то, что Рафаэль все равно пошел меня искать, хоть дом уже весь был в огне. И погиб, пытаясь отрыть дверь, которая почему-то оказалась заперта снаружи.
«Ты сможешь с этим жить, скоро отболит», - всплывают в памяти слова мамы. Она говорила их почти все время, что провела возле моей кровати в ожоговом отделении.
Два года прошло, но у меня ничего не отболело и не зарубцевалось.